Тьма кромешная. Ни звука. Голова раскалывается.
Чувствую, что лежу. На спине.
Рукой попробовал двинуть. Правой. Получилось. Не больно даже.
Левой шевельнул. Работает.
С ногами тоже нормально. Чувствительность не потеряна…
Голову решил протестировать. Лучше бы не делал этого. Чуть шевельнул и в штанах помокрело… Такое впечатление, что внутри черепа что-то взорвалось… Что, больно-то как…
Замер. Думаю. По голове меня вроде в последнее время не били. Или били? Не помню.
Так. За стол сели. Колбасу резал. Консервы вскрывал. Самогон пил. Юра песню про скакунов исполнил…
Всё. На этом воспоминания обрываются…
Теперь-то где я? Пошевелиться страшно. Болит голова, но это разве болит… Вот немного раньше, это болела… Чуть на части не распалась…
Рукой осторожно пощупал на чем лежу. На деревянные доски похоже. Чуть руку поднять попробовал и медленно-медленно опустил обратно. Голова не дала. Запротестовала. Замутило даже как бы.
Что делать? Спать. Бабушка всегда говорила, что сон – лучшее лекарство…
Так, погоди. Юра-то где? Что с ним? Я то жив… Холодно то как…
Как понял, что холодно мне, так задрожал. Само как-то так получилось. Голова сразу же о себе напомнила, тело моё словно на карусели закрутило, затошнило, на бок попытался перевернуться – захлебнуться ведь на спине недолго… Уже почти воя от боли в мозгах сделал что хотел, на локти оперся, глаза зажмурил, руками голову подпер. Вырвало, вроде легче стало и опять вырубило…
– Пьяницы и прочие алкоголики, подъём! – на пороге комнаты бородатый мужик стоит.
Сапоги кирзовые, штаны камуфляжные, безрукавка меховая, рубаха клетчатая. Поперёк себя шире. В мультфильмах такими русских богатырей показывают…
Лежу на полу. Чуть в сторонке лужа с вкраплениями колбасы непереваренной. Пахнет плохо. Стыдоба-то какая…
У стены Юра расположился. Как вчера за столом сидел, так и спит. Кроссовки сменные даже не снял. Сам-то я не лучше. Аналогичная обувь мои ноги украшает.
Башку разламывает, но не как ночью.
На часы посмотрел. Ого, час дня скоро…
Вот и Юра зашевелился. Нечесаную голову поднял. Зевнул широко.
– Привет, Петрович. Опохмелишь? – на мужика бородатого жалобно смотрит. Плохо Юре. Бледный он какой-то. Пот со лба смахивает.
– Вставай, дерьма не жалко. – мужик широко улыбается, рукой приглашающий жест делает. Пошли мол, осталось ещё много после вчерашнего…
– Башка трещит, – Юра на меня растерянно смотрит. Не виноват де он, само как-то всё получилось. Пьянка эта.
– Тряпки здесь где? – Юру спрашиваю. Прибрать за собой надо…
– В сенях хлама много, там посмотри, – сам лужу мою по дуге обошел, нос скривил.
– Да, посидели вчера… – усмехнулся. – В горницу потом приходи. Править здоровье будем.
Меня от этих слов опять чуть не вырвало. Замутило не по детски.
Убрал, подтер ночью наделанное. Мокрой тряпкой ещё до чистоты поелозил. Себя чуток поругал. Нечего пить, коль не умеешь…
Вышел из закутка, где мы с Юрой спали, в горницу.
Напарник за столом сидит. Уже не такой грустный. Остограмился.
– Слушай, Петрович, ты же в больнице должен быть? – Юра мужика спрашивает.
– Я там и есть. Вот за продуктами приехал. Картошки, морковки наберу и обратно поедем. Санитарка вон под окном стоит. Кормить больных в ЦРБ нечем, вот у кого что есть и собираем. Там у них на дверях больницы даже объявление висит, что помогите люди добрые кто чем может. Нагребут сейчас мои дураки мешки и дальше лечиться поеду, – мужик Юре отвечает, а потом и тоже стопочку замахивает.
– Понятно, довели медицину… – напарник мой опять себе лекарство в рюмку наливает.
Как бы к вечеру опять до стаканов дело не дошло…
– Хотел ещё пару-тройку кролов забить, но родственнички мои почти всех сожрали. За неделю оглоеды чуть не полтора десятка приговорили. Ума-то нет, забьют, кишки выпустят, а потом так со шкурой и варят. Что с них взять – больные. Жрут как не в себя.
