Солнце палило нещадно. До дельфинария оставалось порядка пятисот метров, когда я заметил мальчика лет пяти. Он сидел на большом бордовом покрывале, дальше всех от моря, и тихо плакал, между всхлипываниями зовя маму.
Я остановился. Марина, шедшая сзади, ткнулась мне в спину.
– Ты чего встал? – спросила она, поправив солнцезащитные очки. – До представления осталось десять минут, а нам еще топать по этой жаре.
– Не выношу, когда дети плачут.
– Это еще щадящий режим. Наверное, в очередной раз испытывает терпение мамы. Пошли.
– Но, может, что-то случилось?
Со вздохом недовольного повиновения Марина направилась к мальчику. Я хоть и люблю детей, но всегда был неуклюж в общении с ними. А Марина… Марина прирожденный педагог.
– Ну, чего плачешь? – деловито спросила она, опустившись перед ним на колени.
Малыш посмотрел на нее глазами, полными слез.
– Где твоя мама?
Он часто задышал и закатил рев на полную.
– Как маме фамилия? – всунулся я.
Маринка глянула на меня с укором, а ребенок продолжал реветь.
– Погоди плакать, – пыталась утешить она. – Тебя как зовут?
– С-саша, – ответил малыш.
– А маму?
– Мама Вера.
– Куда ушла твоя мама Вера?
– Купаться.
– Давно?
– Да.
К нам стали подходить отдыхающие.
– Кто-нибудь видел его маму? – спрашивал я.
Люди отрицательно качали головами.
– Я, кажется, их знаю, – сказала женщина лет сорока в соломенной шляпе. – Мы с ними живем на одном этаже в санатории. Фамилия их, кажется… то ли Северо…, то ли Серогородские.
– Вера Серогородская! – крикнул я громко. – Подойдите к ребенку! Вера…
– Что случилось? – К нам подбежала пожилая женщина в закрытом купальнике.
– Вы Вера?
– Нет.
Я мысленно выругался.
– А папа где? – продолжала расспросы Марина.
– Папа в Харькове. Мы сюда с мамой приехали.
– Ты видел, куда мама ушла купаться?
– Туда. – Малыш указал на огромный валун, торчащий из воды метрах в пятнадцати от берега.
– Витя, – обратилась ко мне Марина, – сплавай туда.
Я мигом освободился от майки, шорт и шлепанцев. Двое мужчин, стоявших рядом, уже заходили в воду.
К камню мы подплыли почти одновременно. Он поднимался над водой – массивный, сверху высушенный солнцем, снизу обросший щетиной водорослей.
– Я на дне поищу, – сказал мужик в плавательных очках.
Я тем временем взобрался на камень и стал осматривать дно сквозь прозрачную толщу воды. Ничего. Лишь прошмыгнула пара серебристых рыбешек.
…Мы ныряли по очереди больше получаса, но так и не нашли пропавшую маму. Мои коллеги по поискам вернулись на берег, а я, напоследок, снова вскарабкался на камень. Небольшие волны ударялись о него, в ноги летели брызги.
Вдалеке море было гладким, словно лист бумаги, ближе к берегу нехотя морщилось волнами. Но впечатление безмятежности обманчиво. Ни одна из стихий еще не познана до конца, особенно море.
Когда я спустился в воду, собираясь плыть к берегу, то ощутил в ноздрях запах рыбной гнили. Покрутив головой по сторонам, я не обнаружил источника зловония. Разве что в полуметре покачивался осклизлый пучок травы, но он не мог бы…
Я ощутил прикосновение к ноге.
Словно кто-то провел пальцами по икроножной мышце. Кошмарное чувство. Не менее кошмарное, чем когда получаешь внезапный удар в спину.
Я опустил лицо в воду. Кроме стелящихся по дну бурых водорослей и темных камней подо мной было пусто. Остановившееся сердце вновь начало биться. Я торопливо поплыл к берегу.
Вечером, когда я сидел на лавочке возле здания санатория и курил, выпуская дым в звездное небо, ко мне подсела наша горничная, крашенная блондинка с возрастом, приближающимся к сорока, и множеством волосиков на верхней губе.
– Можно сигаретку? – попросила она.
Я протянул ей пачку «L&M».
– Я возьму две, – сказала она. – Это ведь вы нашли мальчика, у которого пропала мама?
