Герр Бох закончил последний в учебном году урок, а я в последний раз изобразил его на полях тетрадки. У него были всклокоченные седые волосы, пышные бакенбарды, толстые щеки и двойной подбородок. Мне нравилось рисовать его физиономию, которая так и просилась на карикатуру, – это помогало мне высиживать даже самые нудные уроки. Я изображал его то кайзером, то Наполеоном, а сегодня нарисовал в виде толстенного моржа – животного, на которое он был очень похож. Герр Бох был самым добрым из наших учителей, и даже не знаю, чем он славился больше – любовью к сказаниям о тевтонских рыцарях или богатыми россыпями перхоти на плечах и лацканах пиджака. Иногда мне бывало стыдно за злые карикатуры на него, но не настолько, чтобы прекратить их рисовать. Я как раз заканчивал рисунок, когда прозвенел звонок, извещающий об окончании урока и семестра.
– Не забудьте сдать итоговые работы, – напомнил герр Бох, захлопнув книгу, из которой читал нам на уроке. – И желаю всем приятно провести лето.
– Danke[1], герр Бох, – достаточно дружно отозвались мальчишки.
Они повставали из-за парт и двинулись к выходу из класса, по пути как попало бросая тетрадки с работами на учительский стол. Я сунул в ранец учебники и уже был готов вместе со всеми устремиться навстречу летим приключениям, когда герр Бох окликнул меня:
– Штерн.
– Ja[2], герр Бох?
– Задержись ненадолго.
Я нерешительно двинулся к его столу. Мне было не по себе: неужели он таки засек мои художества?
– Помоги, будь добр, разложить работы по алфавиту.
– Конечно, герр Бох, – ответил я с облегчением.
Когда я наконец вышел из класса, все уже давно разошлись. В коридоре было пугающе тихо и пусто. Где-то скрипнула дверь. Наверно, это старые школьные стены стонут под напором ветра, подумал я, но по спине у меня все равно побежали мурашки.
По пути к лестнице до меня донесся еле различимый свист. На лестничной клетке он слышался уже явственнее, и я узнал мелодию «Песни Хорста Весселя», неофициального гимна нацистов. В другой ситуации я решил бы, что это насвистывает отряд скаутов-натуралистов, гуляющих по Баварским Альпам. Но тут послышался чеканный, в такт мелодии, шаг – это уже было больше похоже на приближающуюся роту солдат.
Внезапно я совершенно точно понял, кто это. А еще я понял, что им нужен я.
Мозг велел мне немедленно спасаться бегством, но я почему-то – скорее всего, от страха, – наоборот, замедлил шаг. Я спускался по лестнице осторожно, чуть не на цыпочках, в глупой надежде, что случится чудо и я улизну незамеченным. Но стоило мне ступить на площадку второго этажа, как дверь в коридор распахнулась и на лестничную клетку вылетели трое.
Я сделал вид, будто их не заметил, и, глядя себе под ноги, попытался было пройти мимо. Но они, прекратив свистеть, преградили мне путь. Все трое учились на класс старше меня: Герц Динер – коренастый, злобный и шепелявый коротышка с вечно всклокоченной блондинистой шевелюрой; переросший его чуть не на две головы Юлиус Аустерлиц, такой пузатый, что казалось, будто он запихнул под рубашку небольшой бочонок; и Франц Хеллендорф, тощий и чернявый, вылитый Йозеф Геббельс в юности. До сих пор эта троица – маленький, средний и длинный – казалась мне жутко забавной. Но теперь, когда они обступили меня стеной, ничего забавного я в них не находил.
