В предрождественскую ночь, 24 декабря 199… года, в Чикаго разыгралась жуткая пурга. Ветер играл над городом что-то долгое и тяжелое, как на огромной басовой гитаре, заброшенной в поднебесье. Снег струился длинными лентами с кромок запорошенных крыш, делая дома похожими на кубики рахат-лукума, побывавшего в густой сахарной пудре. Дина стояла у окна, пристально вглядываясь в снежную мглу.
– Жуть, как метет. И куда мы поедем теперь в такую пургу? Не то, что дороги, пальцев своих не увидишь!
Она все больше раздвигала планки шторы, как будто пыталась что-то рассмотреть в бескрайнем снежном море. Максим заваривал чай, посматривая на отражение девушки в стекле. Рыжая бестия! Такое определение, пожалуй, подходило ей более всего. Кареглазая, рыжеволосая, подвижная. Дина присела за стол и завертела головой, рассматривая холостяцкое убранство крохотной квартиры-студии.
– А у тебя тут славненько. Столик пластиковый, кресло солидное, компьютер на курьей ножке, кухонька полтора на полтора – полуторная, стало быть. И к романтической этой обстановке следует добавить…
– Предыстории главных героев, – продолжил Максим, наливая чай в большие цилиндрические чашки.
– Как? Разве предысторию я тебе еще не рассказала? Тогда слушай. Жили мы в Баку и неплохо, знаешь, жили по совковым понятиям. Имели книжный магазин. А когда все эти погромы в связи с отделением от “совка” у нас начались, то магазинчик наш погромщики сожгли. Тут мы все, что осталось от советской роскоши, продали и переехали в Сочи, где подали заявление на выезд в Америку как беженцы. Пять лет визы ждали, а потом, как говорится, вот моя деревня, вот мой дом родной. Ну, а ты как здесь очутился?
Максим отхлебнул чай из чашки с надписью: “Being forty means being twice as sexy as you were when you were twenty”.
– Сел в Москве на самолет, оттолкнулся от земли и… “Нью-Йорк, Нью-Йорк, Америка, Россия далеко…”
– Мы тоже в Чикаго через Нью-Йорк летели. Вышли в Нью-Йорке из аэропорта, где нас негры-носильщики облепили, все равно, что слепни. Все – с косичками и вплетенными в них розовыми бантиками. Мать как крикнет тогда на меня: “Вот и долеталась за океан! Вот тебе твоя Америка!” А у тебя мать в Нью-Йорке осталась?
– Да, в Нью-Йорке. Там пенсионное пособие больше, чем в Чикаго. Так что мы решили, пусть она поживет в Нью-Йорке, пока я не закреплюсь на программистском фронте… на просторах огромной страны.
Дина оживилась.
– А как ты нашел работу программиста?
– О, это типично американская история! Слушай. Однажды в Америке умные дяди изобрели компьютер. И так это изобретение им понравилось, что стали они эти компьютеры везде устанавливать и программ к ним понаписали видимо-невидимо. Было это давно, лет тридцать назад. Но вот незадача. На носу новое тысячелетие, а программы те были так составлены, что только в старом тысячелетии могли правильно работать. И пошел тут шорох на всю Америку! Программы надо срочно переделывать, а их тьма. Где программистов взять? И стали всех, кто мало-мальски на программиста похож, особенно из бывшего “совка”, в программисты заметать и оклады давать по тридцать пять штук в год. Помилуйте! Ну, какой же русский в Америке себя программистом не считает? Ну, а когда все перекодируют, запротоколируют и обмоют, то всем нам – философам-дворникам, инженерам-малярам и прочим поэтам новую работу придется искать.
Дина пила чай из чашки с надписью: “First Chicago Bank. Y2K. We can do it”.
– Но ведь ты потом можешь на какие-нибудь другие программы переучиться? – возразила она.
– “Есть тонкие властительные связи меж запахом и контуром цветка”, – задумчиво ответил Максим.
