Рабыня
– Эй, девка, открывай глаза.
– Говорю, сдохла она.
– Да не-е, живая была – грудь двигалась, будто дышит.
– Где ты у ней грудь нашел!? Одни кости торчат, и грязная, точно бродячий пес. Какого шамса ты ее купил?
– Так дешево отдавали. И дышала она. Говорю, грудь двигалась.
– Дешево… Грудь… Тьфу, дурень. Потеряли монеты из-за тебя… Теперь ещё от тела избавляться, опять деньги тратить.
Мужские голоса то приближаются, то затихают, переходя на чуть слышное бормотание. Я упорно прислушиваюсь к ним, даже когда они удаляются и становятся не слышнее комариного писка. Один голос низкий и гулкий, как эхо в пустой бочке, – это он утверждает, что девка живая. Обладатель второго, высокого и визгливого, хочет избавиться от неё.
Интересно, про кого они говорят? Ведь не про меня же? Я «девкой» была еще в прошлом веке, в прошлом тысячелетии. Мы с подругами ещё шутили, когда двухтысячный год встречали, что пятьдесят лет в одном тысячелетии прожили и в другом еще пятьдесят должны прожить. Я не прожила.
– Девка, слышь, ты правда, что ли, сдохла? Вот ведь гоблин, зараза такая, подсунул дохлятину.
Меня с силой бьют в бок. Больно. И странно – значит, девка, это я? Только зачем же от меня избавляться, если я живая? Или нет? Мне кажется, я умерла. Ведь сердце просто разрывалось от боли, когда я потеряла сознание. Но если я ещё жива, то где врачи, реанимация? А если умерла, меня нужно похоронить по-человечески…
– Давай вытаскивай ее из телеги – вон канава, туда и скидывай, пока никто не видит, – это вернулся высокий голос.
Лодыжку сдавливает, потом меня дергают за ногу и куда-то тащат. Мне больно, и затылок с глухим звуком бьется о что-то твердое. Раз больно, значит, я точно живая.
– Помогай давай. Один ее не унесу – тощая, а тяжелая такая, – пыхтит гулкий голос.
– Ага, охота была руки пачкать – она поди в блохах вся да в лишаях. Сам купил, сам и возись с ней.
– Дурак, один ее пока вытащу да в канаву сброшу, полдня уйдет. Увидит еще кто, донесут инквизиции и заставят за свой счет её хоронить.
– Вот и похоронишь – раз ты ее купил, значит, твоя рабыня. Я здесь не при делах.
– Говнюк! – выплевывает гулкий голос, и меня снова дергают, теперь уже за руку. – Бери за ноги и тащи, пока никто не видит! Притопим ее по-быстрому и свалим отсюда – в канаве воды по пояс, и землюков полно. Сожрут тело, и следов не останется, а мы скажем, что сбежала, если кто спросит.
– Одни проблемы из-за тебя, умник, – цыкает высокий голос.
Еще несколько рывков, и мое тело летит вниз, с глухим «хех» приземляется на что-то твердое. Очень больно. Сознание плывет, и я уверена, что все-таки умираю. Но нет, мои запястья и щиколотки снова сжимают, и я повисаю в воздухе покачиваясь.
– Несем скорее – вон уже повозки показались на краю поля!
До меня доносится запах гнили, тухлой воды и тошнотворно-сладкий трупный. Наверное, это пахнет канава, где полно землюков. Кто это, интересно? Они должны меня сожрать…
– Я не буду близко подходить, край скользкий – еще свалимся, – ноет высокий голос, и движение прекращается.
– Ссыкло тощее, – бурчит второй. – Ладно, отсюда скинем. Раскачиваем и на счет «три» бросаем.
Я пытаюсь пошевелиться и сказать, что я живая, не надо меня в канаву, но язык не слушается.
Мое тело начинают раскачивать и считать:
– И раз… И два… И…
– Что тут происходит?! – ужасный счет обрывает властный мужской голос, низкий и чуть рычащий, будто камни в горах перекатываются. Те, что меня держат, замирают, и от них начинает нести диким страхом, почти ужасом. Я чувствую, как он волнами бьет во все стороны, задевая и меня. Я тоже начинаю бояться – вдруг этот мужчина уйдет, и тогда жуткий счет продолжится…
