Я лежу на диване у Изабеллы, с трех сторон вокруг – голубые крашеные стены, а с четвертой – книжный шкаф, который отгораживает часть комнаты, отведенной ее мужу, и не дает пробиваться ярким лучам летнего солнца. Стен без обоев в нашей империи не бывает, и я такие увижу только в Америке в далеком еще будущем. Муж Изабеллы в отъезде, обе дочери, примерно мои ровесницы, тоже. Мне как-то удается вытеснять их образы из головы, чтобы они, как солнечный свет, заслоненный шкафом, не слепили мне глаза. А мы с ней уединились на узеньком диванчике, где она обычно спит.
Кожа у нее белая, по плечам рассыпаются темные волосы, а пышное тело – как у одной из бесчисленных прелестниц Ренуара, которые на Западе, должно быть, давно всем приелись, а в нашей целомудренной империи считаются запретным плодом. Изабелле слегка за сорок, ростом она невелика, а роскошной фигурой напоминает мою бывшую соседку Валерию, в которую я был влюблен в трехлетнем возрасте.
Тело ее укрыто от меня простыней, комбинацией и маленькими белыми ручками. Видно только лицо. Я пытаюсь сдернуть простыню, чтобы увидеть свою женщину во всей красе, пробую снять с нее шелковистую бежевую комбинацию, но Изабелла в страхе и смущении натягивает ее обратно. Когда же я наконец резко и настойчиво обнажаю бедняжку, она сразу прикрывается руками. Я вижу только, что ее большие груди, оказывается, начинаются со складок кожи сантиметрах в десяти ниже подмышек.
Получается, мы занимаемся сексом на ее узком диванчике, под рассеянным солнечным светом. Изабелла лежит на спине, лицо ее сияет небывалой сосредоточенностью, нежностью и упоением. Вот что такое секс, оказывается. Еще месяц назад я этого не знал. А теперь знаю – и все благодаря Изабелле Семеновне, своей учительнице.
Волна пронзительного ощущения зарождается у меня в паху, стремительно крепнет и накрывает меня с головой. Вскоре я выныриваю из-под этой волны и чувствую, как она медленно отступает, оставляя после себя слабость и упадок сил вроде тех, которые я переживу лет шесть спустя, после тяжелого мононуклеоза. Под простыней я отстраняюсь от Изабеллы, которая быстро смыкает бедра и поворачивается лицом ко мне. Мы лежим на расстоянии ладони друг от друга, я все еще прихожу в себя. С Изабеллой получается, пожалуй, медленнее, чем с моим верным плакатом, изображающим совершенно нееврейскую блондинку Милен Демонжо. Медленнее, и не так ярко.
Обессиленный, я засыпаю, а проснувшись уже в сумерках, застаю Изабеллу сидящей с ногами на диване рядом со мной. Обнимая обнаженными руками свои прикрытые простыней колени, она пристально на меня смотрит.
«Ты так по-хозяйски прижимал меня к себе во сне, – говорит она с гордостью, – как будто я – твоя». Она тянется ко мне и гладит меня по голове. Она ждет моего ответа.
Вместо ответа я смотрю на нее, стараясь скрыть удивление. Присваивать Изабеллу вовсе не входило в мои планы. Я думал, что планы мои, то есть наши, состояли только в том, чтобы тайно встретиться у нее дома, и в этом мы вполне преуспели. Мы занимались сексом (или любовью, как точно это назвать я по-прежнему не понимаю), о чем пока еще никто не знает: ни мои друзья и родные, ни ее муж и дети. А если никто об этом не узнает, то никому и не будет плохо.
Может, Изабелла и ее знаменитые друзья живут не по таким правилам, как мои родители, но все равно, если никому не плохо – ничего страшного не случилось. Изабелла смотрит на меня в ожидании, но сказать мне нечего. И вообще я растерян. Главные уроки житейской мудрости, полученные мною в раннем детстве от мамы, заключались в том, чтобы я всегда ублажал учителей и держался своих – то есть евреев. Я только что переспал со своей рафинированной учительницей, еврейкой, которая годится мне в матери. Она явно мною довольна. Будь Изабелла не замужем и моложе лет на двадцать пять, мама бы тоже не возражала.
