Богомол
Возвращаюсь домой затемно. Не зажигая света в прихожей, снимаю пальто, разуваюсь. Тишина настораживает. Открываю дверь в спальню и вижу Её. Она лежит в полосе лунного света. Прямоугольник серебряного сияния на Её животе, на согнутых в коленях длинных ногах, на слегка разведённых в стороны острых коленях. Я не вижу Её лица, всё в черноте ночи – только этот соблазнительный прямоугольник в лунной дорожке.
Кидаю на кровать пиджак. Меня бросает в жар. Каждый раз, как в первый! Встаю перед Ней на колени. Прижимаюсь щекой к внутренней стороне Её бедра, к гладкой прохладной коже. Скольжу вниз. Во рту у меня пересыхает. Словно хочу напиться из Её лона, утолить жажду. Касаюсь губами Её вульвы. Целую, как будто целую губы. Кончиком языка провожу вверх-вниз, затем ввожу напряжённый язык глубже. Она раздвигает ноги шире, отталкивается пятками от пола, преподносит себя мне.
Я беру Её под ягодицы, сжимаю их, тяну на себя. Языком толкаю клитор. Она стонет, руки Её скользят по ковру. Она словно плывёт на спине, будто уплывает от меня. Я кусаю Её, легонько, не больно. Она выгибается и протяжно скулит. Я чувствую, что не дотерплю. Не останавливаясь, расстёгиваю свободной рукой ремень на брюках, запускаю руку в штаны. Дёргаю член – раз-два-три! – и кончаю прямо в трусы. Не могу удержать стона. Она опускается на пол, вставляет в себя два пальца и доводит себя до оргазма.
Я слышу, как Она дышит в темноте, глубоко, удовлетворённо. Встаю с колен и иду в ванную. Голова немного кружится. Смываю с себя сперму, переодеваюсь, и возвращаюсь в комнату. Она всё так же лежит в лунном свете. Острые колени соприкасаются. Живот медленно поднимается – вверх-вниз, вверх-вниз.
Думаю: «Это никогда не закончится. Никогда. Никогда! Потому что я не хочу, чтобы это заканчивалось».
2.
Я иду на кухню. Ужинать уже поздно, так что наливаю стакан воды, рассеяно осматриваюсь.
– Ты уже ела сегодня? – кричу Ей.
Она не отвечает. Иду в комнату и повторяю:
– Милая, ты уже ела?
Она медленно поднимается с пола, поворачивает лицо в сторону лунного света. Белый и тонкий, как оригами, профиль поднимается и опускается.
У меня холодеют виски. Шепчу:
– Ела?
Она молчит, смотрит на лунный свет, не один мускул, ни один волосок не колышется. Мороз забирается под мою рубашку, догадка сводит живот. Срываюсь с места бегу на кухню, расплёскивая по пути воду из стакана. Рывком открываю холодильник и вижу на верхней полке, куда ничего кроме этого никогда не кладу, лежат два датированных пакета крови. Столько же, сколько я оставлял для Неё с утра.
Прислоняюсь лбом к холодному липкому краю холодильника. Медленно возвращаюсь в комнату, сажусь перед Ней на корточки и кричу шёпотом, как охрипший от воя пёс, чтобы не услышали соседи:
– Зачем? Зачем?! Зачем ты опять это сделала?!
3.
Знаю, что завтра-послезавтра на новостных порталах появятся объявления о пропаже человека (старушки или скорее всего ребёнка). Дадут описание, в чём был человек, его фотографию, возраст, куда ушёл и где примерно его видели в последний раз. Так бывает всегда, когда Она ест вне дома.
Я раскачиваюсь, сидя на полу, пытаюсь угомонить бешено стучащее сердце. Я сержусь или напуган, сам не пойму.
Она отвечает невинным заискивающим взглядом.
– Я же говорил тебе. Я же предупреждал, – рычу. – Этого нельзя… ты что не понимаешь? Это плохо. Это незаконно! Тебя найдут! Меня найдут. И тогда всему конец…
Меня не отпускает ощущение, что разговариваю с пятилетней девочкой, которая не знает жизни, а не со взрослой женщиной с сиськами третьего размера. Она как будто читает мои мысли, прижимает руки по сторонам от груди. Они слипаются, образуя длинную расщелину, они смотрят на меня острыми сосками. Она сжимает их сильней, задирает голову, показывая свою беззащитную гладкую шею. Вытягивает ко мне сложенные запястья, будто ждёт, чтобы я надел на Неё наручники. Всё это похоже на грёбаный цирк. И я злюсь.
