Был уже поздний вечер. До того поздний, что в пятиэтажке, что напротив, остались гореть только два окна. Одно – слабым синим светом: там, наверное, кто-то сидел в Интернете или по старинке смотрел телик. В другом, за розовыми занавесками, горел яркий свет. «Наверно, – думала Яна, – кто-то боится спать в темноте. Какая-нибудь маленькая (лет четырех) девочка, хотя, может, даже и какая-нибудь трусливая принцесса. Если бы там жил принц, то у него занавески были бы какие угодно, но только не розовые, а скорее всего их бы вообще не было, зачем принцам занавески? Папа Яны как-то раз сказал, что обычно только девочкам люб розовый, а маленькие мальчики, известно всем, предпочитают голубой, сами того не желая (ну там пелёнки, распашонки, носочки и т. д.). А взрослые дяденьки в основном любят суровые, тёмные цвета. Хорош в этом плане коричневый, а особенно чёрный! Хотя сам папа ходил в оранжевом пуховике и салатовой шапке вторую зиму подряд…».
На самом деле за розовой занавеской жил пенсионер, бывший гаишник, который всю жизнь скрывал, что путает цвета. Он всегда для маскировки включал мигалки и переставал смотреть на «сиреневые» и «бирюзовые» сигналы светофора, и гонял по городу на «бежевом» с «аквамариновой» полосой УАЗике. Иногда, как и все его коллеги, махал своим, как ему казалось, красно-зелёным жезлом и зарабатывал серые, желтые и фиолетовые бумажки… А вот теперь ему не спалось, его мучила совесть.
Яна этого не знала. Она не знала и слов «аквамариновый» или «бирюзовый». И ещё у неё были смутные понятия о совести. Когда она в молодости (сейчас ей уже 5 лет) могла себе позволить пролить, например, несколько раз суп на стол или отказывалась надевать колготки перед походом во двор, то мама могла назвать её бессовестною, но никто Яне не говорил, что та «совестная».
Яна сидела на подоконнике и смотрела на снег. Желтый уличный фонарь освещал тучу снежных мух, которые летели из мушиных туч, где они рождались и спешили к земле посмотреть: что же там такое? «Красиво всё-таки зимой! И летом красиво, особенно на море или на даче. И осенью красиво. Хотя папа говорит, что сейчас осень, просто ноябрь. И ещё, что скоро Новый год. А разве может быть осенью „скоро Новый год“? Наверное, папа путает что-то. Сейчас – зима. Она ведь ходит гулять в валенках, шарфе и рукавицах».
На улице было тихо, в комнате темно. Три цветка в горшках, которые жили на подоконнике, были подвинуты Яной потеснее друг к дружке, чтобы их хозяйке было, где сидеть и смотреть на снег. Одна створка пластикового окна папой приоткрыта на минимум, «чтобы Яна не задохнулась». Распахнулась дверь. Заглянула мама.
– Опять не спишь. Давай уже в постель. Завтра рано разбужу, – сказала она.
Яна была не очень послушной девочкой, но, так как она уже долго смотрела на улицу, пошла и легла на свою кровать.
– Я следила, вдруг снег нас засыплет. Поцелуй меня в щёчку, мама.
Через минуту она уже спала.
– Спит, – сказал Кактус цветку с неизвестным названием. Когда-то его принёс откуда-то Янин старший брат. Незнакомец тогда был всего лишь каким-то листиком или росточком, а сейчас обогнал Кактус и Герань тоже. Кактус подозревал, что это не комнатное растение вовсе. Может, какое-нибудь огородное: овощ, например, или фрукт какой. Может, вообще – мох. Интересно, мхи могут вырасти больше кактусов?
И вот Условный Мох изрёк:
– Как, должно быть, там хорошо, мягонько на улице!
Герань сказала:
