Три фигуры в белых одеждах поднимались к Храму, опираясь на посохи с замысловатой резьбой. Солнце вставало на другой стороне бухты, где вздыхал и бормотал спросонья невидимый город. Жрец чувствовал его неспешное пробуждение, тряску пролетки с ранним седоком, танец золотых пылинок в лучах света. Из пекарни Рённблума доносился аромат свежеиспеченного хлеба и тихо поскрипывал на вывеске позолоченный крендель. Влажный воздух вибрировал.
Если обратить взор внутрь себя, можно увидеть столько сокрытого от глаз. Скоро этот человеческий улей проснется и загудит, заговорит на разных языках, как во времена Вавилонского столпотворения. В нарождающемся гуле жрец отчетливо слышал негромкие голоса своих соплеменников. Еще совсем недавно они звучали в полную силу…
Двое других Хранителей смотрели на ступени Храма. Там, между колоннами античного портика, распласталось обнаженное тело девушки, прекрасное в своей умиротворенной неподвижности. В ее груди поблескивала бронзовая рукоять ритуального клинка.
Июнь 1922
– Вы обратили внимание на эту странную рану? – Романов прищурился, постучал пальцем по влажной бумаге.
Фотографии сохли на веревках, занимая почти всё пространство комнатушки, залитой красным светом.
– Руки, – предостерег Брискин.
Романов усмехнулся, убрал руки за спину и покосился на ванночку с проявителем. На последнем снимке уже проступили очертания каменной кладки (тело нашли на отмели под стенами замка).
– И всё же – что вы думаете, Денис Осипович?
Брискин пожал плечами:
– Вы судебный медик. Вам и думать.
Строго говоря, Павел Романович Романов был учителем анатомии и физиологии, сначала в Петербурге, а теперь в Выборге. Курсы «самаритян» – так назывались его занятия в шведской женской гимназии. Гимназистки строили ему глазки и распустили слух, якобы он родственник русского царя. Романов не спешил его опровергать.
Он происходил из богатой аристократической семьи, так что все тридцать семь лет своей жизни мог не работать ни дня. Но им двигало любопытство, желание разгадать неподвластные человеку тайны физиологии. Изучив медицину, он начал преподавать и опубликовал несколько собственных исследований о работе головного мозга. Его кумиром был профессор Ладозин, известный психиатр и физиолог, использовавший при лечении пациентов метод гипнотического внушения. Увы, в Петербурге их пути не пересеклись, а ныне профессор работал в основанной им экспериментальной клинике в Гельсингфорсе. Романов тоже эмигрировал после Октябрьского переворота, рассудив, что оставаться в России с такой фамилией равноценно самоубийству. Он уехал в Выборг – чудом успел всего за несколько дней до того, как Финляндия закрыла границу.
Выборг нравился ему неспешным укладом и духом старушки Европы, который таился в причудливых фасадах бюргерских домов, в старом кафедральном соборе и, конечно, в средневековом замке, напоминающем о былой мощи шведских королей. В то же время здесь звучала русская речь, в этом многонациональном городе можно было запросто наткнуться на русского купца, чиновника или военного, восстановить прежние связи или наладить новые. Благодаря связям Романов получил место в гимназии.
Его самолюбию льстило внимание – как ученых коллег, так и влюбленных гимназисток. Пожалуй, интерес гимназисток он ставил даже выше. А консультировать полицию медик начал недавно и брался лишь за те случаи, которые сам находил любопытными. Вот как это убийство девушки, поставившее в тупик финского эксперта.
– Удар нанесли в сердце под прямым углом, но орудия убийства не нашли. И это самое примечательное. Посмотрите на форму раны, – Романов с трудом удержался, чтобы снова не ткнуть пальцем в снимок.
