Факультет, на который я поступила, был очень молодой. В том смысле, что существовал шесть лет и было всего два выпуска специалистов. Преподавали на факультете приходящие и приезжающие профессора, доценты с кандидатами из местного мединститута и Москвы. Подумаешь, четыре часа электричкой! И ещё занятия вели аспиранты, первые выпускники факультета. Назывался он «Факультет психологии и биологии». Это мы, будущие психологи, «инженеры человеческих душ», так его называли. Будущие генетики, селекционеры и дарвинисты называли «Факультет биологии и психологии», а нас- психами. Ну, а мы их в отместку- «биолухами».
Студенты в нашем наборе представляли собой довольно разношёрстную, пёструю массу. На одну треть это были выпускники рабфака. Взрослые, как нам казалось, тётеньки и дяденьки 24—25 лет поступали после армии или завода. Были заводские стипендиаты, мастера спорта по плаванью и гребле, даже колхозные стипендиаты, были перешедшие с других факультетов, из училищ, театралы и поэты. Большинство, около половины, как я шестнадцатилетние выпускники, поступали сразу после школы. Рабфак смотрел на нас снисходительно. Сквозь усы. И вся эта толпа заполняла аудитории, слушала лекции и недоумевала: зачем, собственно, будущим психоаналитикам и гештальт-терапевтам знание строения черепа или работы желез внутренней секреции, таких как гипофиз или тимус?! Допустим, объём мозга ещё может как -то повлиять на коэффициент интеллекта его обладателя. Хотя, как утверждал наш преподаватель, прямой зависимости нет. То есть не факт, что большой мозг гарантирует большой ум. Самый большой мозг был у дебила, страдающего водянкой головного мозга. Работа внутренних органов ещё может как-то влиять на настроение человека, соглашались мы, но чтобы формировать его характер или мотивационную сферу, это уже ни в какие ворота не вписывается!
Однако, жизнь нам доказывала обратное. Взять, хотя бы нашего сокурсника Геннадия Седых. Геннадий прибыл в наш город из Прибалтики, если быть точным, то из Эстонии. Ходил он всегда гордо, с прямой спиной. Носил очки в тонкой оправе и шляпу с полями. Считал себя интеллектуалом и аристократической косточкой. О себе говорил мало. Так вот его дотошность, любознательность и скептический интерес к излагаемому лектором материалу очень сильно зависели от работы его желудка.
Недалеко от факультета располагалась очень дешёвая столовая. Которую мы называли «тошниловкой». Согласна, не оригинально. Но мы её называли именно так. В «тошниловку» мы летели на переменах между парами, поскольку высидеть восемь часов без еды было невозможно. Особенно страдали иногородние студенты, которым не подавали по утрам горячие завтраки. И вообще никакие не подавали, так как подавать было нечего.
Я люблю тебя жизнь,
сорок ре на четыре недели.
Я проел их давно,
и душа еле держится в теле!
Это о них, о наших иногородних товарищах и степухе были написаны эти куплеты. Но вернёмся в «тошиловку». Казалось всё в ней: стулья, занавески, сами стены, пропахло кислой квашенной капустой, из которой готовились щи и рагу. Кстати и то, и другое было вполне съедобным. Мы поглощали рыбные биточки и рис с каким-то белым соусом и серые макароны и бледно жёлтый компот с запахом абрикосов.
Геннадий Седых на нас смотрел с презрением и из столовского меню ничего не ел. Единственное, что он обожал, это их выпечку. Надо отдать должное поварам, выпечка всегда была свежей, очень ароматной. Пирожки с яблоками, картошкой, яйцом и зелёным луком были великолепны! И их не хватало. Их тащили мешками студенты, аспиранты и даже преподаватели.
