– Не шевелитесь, Ваше Величество. Восхитительно! Великолепно! Благодарю вас. Пожалуйста, вот так и стойте.
Задыхаясь от восторга, Маша во все глаза смотрела на древнюю ящерицу. Игуана сидела на выступе скалы, нависающей над берегом, и казалась воплощением вечности. Маша разглядывала сухую сетчатую шкуру в старческих морщинах и дряблый кожистый мешок под подбородком. Игольчатый гребень тянулся по спине от затылка до кончика хвоста и невольно навевал образы динозавров. Взгляд игуаны был созерцательно-равнодушным – словно за долгие века она устала следить за калейдоскопической сменой цивилизаций. И уж тем более ей не было никакого дела до отдельного представителя современной эпохи.
Зато Маша старалась запомнить каждую деталь. И редкие темные полосы, что неуверенно брали начало на брюхе, постепенно набирали цвет и заканчивались эффектной черной прядью в спинном гребне. И ороговевшие щелевидные ноздри. И слоистые сточенные когти на подагрических пальцах. И длинный, в размер тела, кольчатый хвост с костяными шипами. «Папье-маше, – решила Маша. – Прессованное, сухое, слегка подкрашенное папье-маше подошло бы лучше всего».
Рука быстро нырнула во вместительную холщовую сумку за карандашом и блокнотом: Маше захотелось прикрепить к бумаге это поразившее ее видение.
Грифель размашисто затанцевал по белому листу: сначала нанес длинные линии контура, затем подштриховал тени, которые отлепили изображение от плоскости и придали ему объем. Линии и пятна сливались в образ, и тот, прорывая белую скорлупу бумаги, вылуплялся на свет и обретал подобие жизни. Снова рука художницы совершала маленькое чудо творения. В такие минуты Маша была счастлива.
Время остановилось. Окружающая реальность отступила. Больше не было вокруг ни обглоданных солеными морскими ветрами построек древнего Тулума. Ни стройных пальм, что возносили над горячим песком пучки перистых листьев и отражались в собственных тенях. Ни волн, слюнявящих прибрежные камни. Исчезли мельтешащие толпы туристов, равнодушных к красоте и величию мертвого города и озабоченных лишь тем, чтобы «зафоткаться» на фоне живописных руин.
Маша кое-как притулилась на камне и рисовала, забыв обо всем на свете. Игуана оказалась идеальной натурщицей. Она застыла в гордой позе вдовствующей королевы – бесстрастная, равнодушная. И только изредка смаргивала, затягивая глаза голубоватой кожистой пленкой. Хаотичные движения рисующей кисти значили для нее не более, чем колыхание травы или качание листьев под порывами ветра.
Наконец, довольная зарисовками, художница очнулась от своего вдохновенного забытья. Она благодарно улыбнулась игуане и протянула к ней раскрытую ладонь.
– Большое спасибо, Ваше Величество, вы позировали просто потрясающе! Я с удовольствием угостила бы вас чем-нибудь вкусным, но, к сожалению, у меня ничего нет!.
От такой неподобающей фамильярности, ящерица обидчиво развернулась и, с достоинством волоча за собой длинный шлейф хвоста, скрылась в расщелине. Все, аудиенция закончилась.
Маша оглянулась вокруг. Где-то здесь должны быть ее спутники по туру. За два дня путешествия она еще не научилась отличать собратьев в многоликой интернациональной толпе. «Нужно искать Валерию Петровну», – решила Маша и тут же усмехнулась, вспомнив до карикатурности яркую внешность соседки по номеру. У нее было мужеподобное скуластое лицо и гусарские усы из толстых дикорастущих волосков. Вспомнилась также непробиваемая бестактность Валерии Петровны, с которой та выпытывала у Маши подробности ее личной жизни. Армейская кирза, перкаль, пакля. Не повезло. Да ладно, всего-то двенадцать дней, потерплю. Надо пристроиться к кому-нибудь посимпатичней, а в номер возвращаться только на ночь. Вот молодая пара очень приятная. У девушки чудесная фактура кожи – спелый абрикос с легким нежным пухом. Так и хочется погладить. А глаза у нее хитрючие, желтые, как у лисички. И носик остренький, словно мордочка. Замша и клочок рыжего меха. Зато у парня очень красивый вырез верхней губы – «лук Амура». Все остальное обычное, среднестатистическое, но верхняя губа… Восхитительная!
