Когда кофейню «Балатон» наконец-то открыли после длительного ремонта, кофе стали подавать сразу с сахаром, если гости не успевали предупредить об обратном. Гордон постоянно об этом забывал, как, собственно, и сейчас. Поэтому он махнул рукой, выпил черный кофе с сахаром, сложил газету «Пештский дневник», встал из-за стола, расплатился, поднял воротник и вышел на проспект Ракоци. Затем посмотрел в направлении площади Луизы Блахи, увидел вдалеке неоновые огни редакции, достал сигарету и закурил.
Неподалеку взволнованно горланил мальчишка-газетчик. Прохожие выхватывали вечернюю прессу у него из рук, а полученные монетки оттягивали его карманы все ниже и ниже.
Гордон направился к мосту Елизаветы. По пути он быстро оглядывал витрины, едва обращал внимание на сигналящие автомобили. То и дело к нему приставали оборванцы, пытаясь втюхать шелковые чулки, а девушки липли с обещаниями доставить незабываемое удовольствие. Но Гордон шел не останавливаясь. Он выкинул окурок, взглянул на часы – если поспешит, еще успеет на площадь Франца Иосифа. Гордон, конечно, мог бы сесть на автобус, но он, сам того не подозревая, любил вечернюю суету и всеобщее оживление.
В начале кольцевого проспекта Карла во все горло орал другой мальчишка. Гордон удивлялся, как они еще не охрипнут. На секунду он задумался, не пьют ли они сырые яйца, прям как оперные певцы, но тут же отогнал от себя эту мысль. Любопытно, конечно, но не настолько, чтобы спрашивать, хотя случай подворачивался, и не раз.
– Гёмбёш умер! Умер премьер-министр! Тело доставят из Германии на поезде! Гёмбёш умер! Правительство провело кризисное заседание! – кричал розовощекий мальчишка лет четырнадцати в шапке набекрень.
– Газета «Эшт»! Гёмбёш умер! – продолжал вопить мальчик, а увидев Гордона, бросился размахивать перед ним газетой: – Самые свежие новости от «Эшт». Умер премьер-министр! Уважаемый господин, возьмите газетку.[1]
Гордон только покачал головой.
– Спасибо, дружок, не надо. Знаю, что премьер-министр умер, – произнес он и прошел мимо. «Я сам пишу эти новости, – добавил мужчина про себя, – если уж новости позволяют себя писать».
За площадью Аппони Гордон резко свернул направо, на улицу Варошхаз, сравнительная тишина и спокойствие которой показались ему очень кстати. Никаких подвижек в деле Роны… А дело ни на минуту не выходило из головы. Невозможно было поверить, что обвинения против этого человека справедливы. Сутки напролет Гордон работал над делом, говорил или, по крайней мере, пытался говорить о нем со всеми, кто мог хоть как-то быть связан с Роной, но каждый раз оказывался в тупике.
Он пересек безлюдную, мокрую от дождя площадь Елизаветы, а когда свернул на проспект Иштвана Тисы, ледяной ветер с Дуная чуть не сорвал с него шляпу. Непривычный октябрьский холодок заставил Гордона поежиться. Утром казалось, что будет теплее, поэтому ни шарфа, ни перчаток он с собой не взял, а за неимением теплого пальто, как мог, закутался в реглан.
Перед зданием Главного управления полиции стоял постовой. Он кивнул, увидев Гордона, который уже привык заходить в здание по адресу улица Зрини, дом 4 через новый, предназначенный для детективов вход. Жигмонда Гордона знали все дежурные офицеры без исключения, так что вход в управление для него был свободный. В этот вечер на смене был молодой человек, который по непонятной причине всегда приветствовал его чрезмерно почтительно.
– Добрый вечер, господин репортер! – поздоровался парень, Гордон лишь кивнул в ответ, и уже направился к лестнице, но дежурный его снова окликнул: