Двери лифта закрываются с металлическим лязганьем, и он уезжает наверх. Линн так и не смогла зайти внутрь. Уже минут пятнадцать она мысленно твердит себе, что нужно проехать наверх – только сегодня – и благополучно забыть о том, что обещала себе больше никогда не ездить на лифтах.
Каждый день Линн преодолевает пешком путь на шестой этаж, иногда не по разу, молча и без слёз, потому что привыкла, но сегодня ей просто не по силам это сделать. Линн опускает взгляд и смотрит на свою ногу, которую она слегка поджимает. Подвернутая лодыжка пульсирует даже так. Чем дольше Линн стоит здесь, тем больнее становится, или ей всего лишь кажется. В любом случае она уже пыталась подняться пешком, её хватило на один пролёт. В ноге застреляло так, что она почти заплакала, поэтому, закусив губу, все-таки подошла к лифту.
Линн вспоминает разговор с Карлом – её бывшим другом – почти дословно. Такое чувство, что тот день вообще никогда не сотрётся из её памяти. Вспомнив Карла, Линн начинает считать.
– Десять… девять… восемь… семь… – старается подавить в себе ненависть, потому что знает, чем это закончится – она снова сядет на диету, а сейчас ей просто не потянуть такую нагрузку.
Линн с детства не была маленькой в размерах, а небольшой рост только ухудшал ситуацию, к пятнадцати годам это тоже не изменилось. Но она никогда не заморачивалась по поводу веса, ну есть у неё десять лишних фунтов и дюймов на талии и бедрах, но её это особенно не волновало – у неё были подруги, но самое главное – Карл.
Кажется, они дружили целую вечность, с самых пелёнок. Они вечно оказывались рядом. И в какой-то момент Линн влюбилась, перестала смотреть на Карла, как на друга, и заметила то, что многие поняли уже давно. Он красив, так красив, что однажды она остановилась на улице и смотрела на него, пока он о чём-то рассказывал. Он же тот раз наверняка вспоминал со смехом, потому что она чуть не подавилась булочкой в сахарной пудре, которую выдохнула на его новый пиджак. Так и повелось: Линн сохла по нему, боясь признаться, а Карл видел в ней хорошего друга, который занимал больше места на стуле, чем он сам, который поглощал в кино не только свой попкорн, но и тот что он сам держал в руках. Карл всегда улыбался на это и, трепля её волосы, называл «булочка». Линн не обижалась – она знала, что Карл произносил это с улыбкой и добротой.
А потом всё разрушилось. Полтора года назад она зашла в подъезд, стараясь догнать Карла и его друга, чтобы поехать с ними в лифте. Но слова друга её остановили. Линн спряталась за угол, прекрасно слыша каждое слово из их беседы.
– Карл, что у вас с Линн? Вас постоянно видят вместе, вы переросли уже тот возраст, когда можно таким страдать без последствий – вы же разные. Ты звезда университета, а Линн… Ну ты понял.
– Тебя так волнует моя личная жизнь?
– Боже, дружище, не только меня – всю женскую половину факультета! Все хотят знать, трахаешь ли ты её? Я ничего не имею против твоего выбора, но друг…
Линн услышала, как открылись двери лифта, и последние слова, что донеслись до нее, были словами Карла:
– Да кто захочет трахаться с толстухой?
Первые секунды Линн не верила своим ушам: такого не могло быть, Карл не мог так сказать, только не он. Его никогда не волновал её вес, рост или вообще внешность – им важнее было другое. Но ещё кое-что Линн прекрасно поняла по тону Карла – он не шутил, действительно так назвал её. И вместе с этим разбил ей сердце. Она так и не решилась тогда подняться вслед за Карлом и его другом, чтобы всё выяснить. На смену любви пришла глухая обида, и Линн решила, что больше с ним вообще не заговорит, только не с ним. Карл пожалеет о своих словах, потому что она похудеет и станет той, кого он никогда не добьётся, только не после этих слов. Они нанесли Линн рану, такую глубокую, которую не залечишь простым «прости».
