Кто-то может простить измену, а кто-то – нет.
Я не смогла.
И теперь счастлива.
Ну, почти.
— Мамочка, – голос дочки звучит над ухом, она дергает меня за
рукав кофты. – Я красивая стала?
— Ты у меня всегда красивая, солныш… Боже мой! – открываю
глаза и вижу перед собой чертенка, вымазанного в туши, помаде и
креме. – Катюша!
Я ахаю и хмурюсь, когда замечаю перерытую косметичку на полу и
вскрытые тюбики, содержимое которых размазано по нему. Вот же…
И когда она успела, вроде на минутку закрыла глаза?!
— Ну я тебя сейчас, – перевожу предостерегающий взгляд на дочь,
на которую без горького смеха смотреть невозможно.
Эта проказница визжит от радости и удавшейся пакости, и,
предчувствуя мамин настрой, срывается с места, и бежит прочь из
комнаты, чуть не сбивая с ног отца.
— Что тут происходит? – Коля удивленно смотрит на меня, потом на
гладильную доску. – Ань, рубашка готова?
— Сейчас-сейчас…
Я подрываюсь с кресла и включаю утюг нагреваться.
Расстроенный вздох мужа за спиной, а я мысленно ругаю себя за
рассеянность, напавшую на меня с приходом осени.
Ненавижу это время года. Хмурое небо. Дожди. Сонливость и упадок
сил.
— У нас осталось полчаса, – напоминает муж. – Я не хочу, как
всегда опаздывать из-за тебя.
— Да-да…
Суетливо утюжу рубашку и на ходу думаю, какой наряд выбрать
себе, чтобы не зависать перед шкафом. Эх, надеть-то нечего…
— О-о, как же не вовремя, – закусываю губу в досаде, когда вижу
в окно, что входные ворота открывает мать мужа. – Коля, помой
Катюшу, иначе её бабушка не узнает!
Муж заглядывает в комнату и указывает на телефон, по которому
разговаривает. Просто идеально.
— Тогда последи за утюгом, – снисходительно прошу, отсчитывая
секунды до возможной катастрофы. – Твоя мама вот-вот зайдет…
Наверно, я преувеличиваю. У всех жен есть свекрови. Кто-то их
называет «мамами», а я вот «катастрофой», ну что ж поделать… У нас
это взаимно.
Оставив глажку на мужа, бегу за четырехлетним измазанным
счастьем и сразу вляпываюсь в тональный крем, который Катюша
безжалостно выдавила на пол.
— Блина-калина! – мягко ругаюсь и в ответ слышу визг
беспредельщицы, которую я, видимо, разбаловала своей
мягкосердечностью. – Сейчас же иди сюда, Катерина!
Хочу звучать достаточно строго, чтобы хоть чуть-чуть приструнить
дочь, которая совсем разбалделась под вечер.
— Блина-калина, блина-калина… – сразу запоминает плохое
словосочетание она и тараторит, не останавливаясь, вымеряя
пробежками двухкомнатную квартиру.
Эта девочка сведет меня с ума.
Прыгаю на одной ноге к салфеткам, чтобы вытереть вторую ступню.
При таком способе передвижения наша квартира кажется намного
больше, чем есть на самом деле.
Избавившись от тональника на ступне, хватаю чертенка в охапку и
несу к раковине, приговаривая, как нехорошо брать без разрешения
мамины вещи.
Скрип открывающийся двери заставляет всех замереть.
Капец, не успела.
Катюша вырывается из рук, спрыгивает со стула и бежит со всех
ног встречать гостью.
— Бабушка-а-а, – радостно кричит она.
— Катастрофа… – еле слышно выдыхаю я.
Выхожу в холл, уже слыша, как Нина Арсеньевна охает от
«прекрасного» вида своей внучки, и, натужно улыбаясь, приветствую
её.
— Добрый вечер, Нина Арсеньевна, вы так вовремя…
— Добрый-добрый… Как всегда, – успевает она сюсюкать мелкую и
отчитывать меня. – Опять за ребенком не уследила?
Ожидаемо. Но почему «опять»? Её непрямые уколы по поводу, какая
я нерадивая мать, уже не трогают меня так сильно, как
попервости.
Стопорюсь и укоряю Катюшу взглядом, зовя её умываться. Но
той гораздо интереснее разобрать сумки с гостинцами от бабушки.
— Аня, рубаха подгорела, чтоб её! – доносится до нас ворчанье
мужа. – Вот просил же погладить по-человечески! Аня!
