Маленькая девочка с белокурыми волосами и в чистеньком голубом
пальто очень уж чужеродно смотрится среди толпы бомжей, собравшихся
погреться у вентшахты метро.
Они прижимаются друг к другу, чтобы согреться — ноябрь уже
немилосерден к тем, кто живет на улице и выглядят огромной мусорной
кучей буро-серого оттенка. Полулежат на картонках, опираются на
тележки, заваленные разномастным скарбом и подкладывают под голову
рюкзаки, перевязанные веревками.
Девочка четырех-пяти лет со светлыми кудряшками и в
светло-голубом пальто так сильно выделяется, что я замедляю
шаг.
И кудряшки, и пальто еще довольно чистые, в отличие от одежды ее
соседей, и мне даже кажется, что я ошиблась — она тут не с
ними.
Помню, в детстве бабушка любила пугать меня цыганами — они жили
на окраине ее деревни в наспех сколоченных из фанеры хибарах. Все
сплошь загорелые и чумазые. А я в детстве была светленькая, как эта
девчушка.
«Украдут тебя, Ларчик, как есть украдут! — говорила бабушка. — Они
очень светленьких любят!»
Эта малышка выглядит так, будто ее уже украли. Откуда вообще
ребенку взяться среди бездомных? Может, она не с ними? Просто
мамаша заболталась по телефону и не заметила, что дочка убежала? Но
почему тогда она сидит на картонке, привалившись к стене с таким же
безразличным и усталым видом, как и все остальные?
Я не успеваю додумать мысль, откуда здесь взяться маленькой
девочке — светофор переключился на зеленый, меня толкают плечом, и
я смешу на переход. Мысли как-то сами собой переключаются на
грядущее собеседование, и о девочке я забываю. Противная мелкая
морось летит в лицо, и перед тем, как войти в здание, я прячусь под
козырьком парадной, чтобы быстро поправить макияж.
В стеклянные двери с названием компании я вхожу, уверенно
улыбаясь и готовая к абсолютно любым, даже самым каверзным
вопросам.
— Почему вы ушли с прежнего места работы?
Этого вопроса я ждала с самого начала разговора. Из такой
компании, как у меня, сами не уходят. И с такой зарплатой лучшей
доли не ищут.
Молодой человек в несвежей рубашке, имени которого я не запомнила,
задает его с тайной надеждой на скандальные подробности. Не
дождется.
Мне, в принципе, уже с самого начала ясно, что ловить тут нечего,
раз собеседовать послали одного эйчара, не пригласив никого из
руководства.
Но я всегда дочитываю книги до конца и заканчиваю готовить блюдо,
даже если вижу, что оно не получилось.
— Фирма релоцировалась в другую страну, удаленно работать
становится все сложнее.
— Почему вы не переехали вместе с ними?
— Не захотела, — пожимаю я плечами и ловлю недоверчивый взгляд.
Наши переехали не в одну из ближайших стран — скромненько и
бедненько. Наши перебрались в теплые края с бирюзовым морем и
сильной экономикой. Перевезли семьи, домашних животных и получили
неплохие «подъемные». Не эмиграция, а мечта.
Задумается даже тот, кто всю жизнь обнимал родные березки и даже в
Турции не был.
— Я люблю Россию, — объясняю я. — У меня тут мама, бабушка,
могила отца, в конце концов.
Улавливаю пустоту в его взгляде, вздыхаю и перехожу на более
понятный ему язык:
— Круглосуточная доставка, дешевое такси, большие торговые центры.
К тому же Петербург — один из красивейших городов мира, музей под
открытым небом. Не хочется менять его на провинциальное захолустье,
хоть и в пяти минутах от моря.
— Понятно… — молодой человек стучит карандашом по моему резюме.
Ему уже тоже все ясно, но мы оба должны доиграть спектакль. Он
пишет на полях несколько цифр и придвигает ко мне лист. — Вот
столько можем вам предложить.
— Гм, — я изучаю получившееся число, поискав в нем потерявшийся
нолик, и поднимаю на него глаза. — Это в два раза меньше моей
прошлой зарплаты. В вакансии вилка была шире.
