Со мной в постели — темноволосый бог.
Наверняка Дионис.
Спутанные кудри, припухшие губы, тень от ресниц на щеке. Густые
брови, которые он хмурит во сне. Закинутая за голову рука — мышцы
на ней сплетены в изумительный узор, от которого замирает сердце.
Простыня едва прикрывает бедра и, если присмотреться, то в утреннем
свете можно различить кое-что еще интересное.
Я вспыхиваю и отворачиваюсь, кутаясь в другую простыню.
Непонятно зачем, если все, что можно, между нами уже
случилось.
В комнате пахнет кисловатым терпким вином. Бокалы с его остатками
стоят на столиках по обе стороны от огромной гостиничной кровати.
Белоснежные простыни измяты и залиты вином… и не только.
Розовый рассвет неловко и смущенно только пробирается в комнату, а
я уже стесняюсь вспомнить все то, что творила ночь напролет с этим
мужчиной.
Где была моя голова!
Не так меня воспитывали!
Кудрявый красавчик переворачивается на другой бок, ресницы его
дрожат, он слегка приоткрывает глаза и окидывает меня ленивым
жарким взглядом.
Ох, вот сейчас становится совсем стыдно.
Спросит ли он: «Кто ты такая?»
Или посоветует побыстрее покинуть его номер?
А это его номер, явно не мой — в моем и кровать скромнее, и
позолоты меньше, и зеркал на потолке нет.
Но в той же самой гостинице. Там, где проходила прощальная
вечеринка.
Вопреки моим опасениям, уголки губ Диониса дергаются и
расползаются в медленной порочной улыбке.
— Розовопятая Эос не успела еще плеснуть рассвета на наши тела,
а ты уже пробудилась, — его хрипловатый со сна голос все равно
звучит музыкой в моих ушах. — Иди сюда, прекрасная Ариадна, сейчас
я покажу тебе путь к звездам… а может быть, и подальше. Хотя льщу
себя надеждой, что вчера так часто тебя туда водил, что ты еще не
забыла дорогу.
И он подгребает меня под себя, нависая сверху. Темные кудри
застилают лицо, зато можно во всех подробностях разглядеть
загорелое тело атлета — ни грамма лишнего жира, четко прорисованные
мышцы… Даже в своем паническом состоянии я не могу удержаться и не
потрогать эти безупречные кубики на животе. Настолько они идеальны,
что кажутся нарисованными.
Хриплый смех будоражит меня.
— Кажется, три часа ежедневного спорта — моя лучшая инвестиция в
прошедшем году, — сообщает Дионис. — Но ты не останавливайся. Ниже…
Еще ниже…
И я вспоминаю это чувство завороженности — он словно околдовал
меня, потому я и пошла за ним сначала пить вино, потом в номер,
потом разделась и повела себя… Отнюдь не так, как положено вести
хорошей девочке. И профессионалу, который прилетел на эту
конференцию заниматься делами.
— Ох… — я вспоминаю, что утром у меня назначен завтрак с
начальством. — Минутку! Я… я не могу с нечищенными зубами! Это
отвратительно!
Густые темные брови снова хмурятся:
— Ты не вызываешь у меня отвращения… А! Так это намек!
Он ослепительно улыбается, демонстрируя те самые зубы —
белоснежные и идеальные, словно нитка жемчуга, скатывается с меня и
направляется к двери в ванную.
И сзади он выглядит… Ох!
— Две минуты — и я снова с тобой, — обещает он.
А я вспоминаю рассказы брата о том, как в армии они собирались и
одевались за тридцать секунд. Что ж! Не посрамлю династию
Фроловых!
И уже через минуту я аккуратно прикрываю за собой дверь
роскошнейшего номера и босиком на цыпочках мчусь к лифту, прижимая
к груди свои туфли на шпильке.
Двадцать семь — самый дурацкий возраст.
Если не успела выскочить замуж в институте, то все, хана — лучшие
мужики, которых, по крылатому выражению «разбирают щенками» — уже
заняты.
Самые серьезные углубились в карьеру.
Самых легкомысленных окольцевали по залету, и теперь они осваивают
азы адюльтера.
