– Только пискни, сука, – раздается хриплый голос за спиной.
Пока тело острой иглой прошивает животный ужас, чья-то холодная ладонь накрывает мои горячие губы, а обнаженные плечи оказываются в жестком замке. Так, что совершенно точно не пошевелиться и не выбраться.
Теряюсь лишь на долю секунды, пока осязание с обонянием не идентифицируют человека, который каким-то образом проник в мою квартиру незаконно.
Всхлипываю беззвучно.
Разрушаюсь.
Дышу.
Уставший от переживаний мозг стройным роем миллионы мыслей на волю отпускает. Они сгорают и тлеют в воздухе. Как и я, разрушаются, пеплом оседают на пол.
Два месяца мучений, агонии, чувства вины. Два месяца моего персонального ада и страданий. Два месяца тотального одиночества.
Всё остаётся в прошлом. Никогда больше не повторится.
Никогда!
Он! Жив!
Адриан Макрис жив!
Судя по обращению, люто ненавидит меня. Не переваривает. Хочет убить.
Я к этому всему готова больше, чем к выпуску местных новостей с сюжетом о том, что тело грека отыскали в каком-нибудь заброшенном карьере.
– Не вой, – приказывает он грубо. – Ты хорошая актриса, Вера. "Оскары" у меня закончились.
Снова эта предательская дрожь внутри от низкого тембра и близости твердого тела.
Прикрываю глаза.
Боже. Спасибо. Спасибо!
Рыдания вырываются из груди против моей воли. Как это остановить – не в курсе. Я плохая актриса, но Адриан ни за что не поверит.
Никогда не поверит и никогда не простит.
– Заткнись я сказал, – холодно цедит сквозь зубы мне на ухо. – Будешь выть, я тебя вырублю.
Ещё вчера меня ничего не радовало. Ни телестудия, ни журналистика. Даже вырванный зубами собственный проект под названием «Итоги дня с Верой Стояновой» прочно занявший место в прайм-тайме телевизионной сетки не зажигал во мне прежнего огня.
Когда-то у меня была мечта, за которой я слепо следовала более семи лет. Была профессия, о которой многие мечтают, здоровые родители, веселые друзья, беззаботная жизнь…
Всё оборвалось в один миг из-за единственной ошибки. Ошибки ценой в человеческие жизни. Вздрагиваю. Вернее, в одну человеческую жизнь. Адриан жив. Снова плачу. Говорят, слёзы очищают душу, но остаткам моей уже ничего не поможет.
– Блядь, – вздыхает Макрис, жестоко сжимая ладонь на челюсти.
Вскрикиваю от резкой боли.
– Сказал заткнись. Хорош меня оплакивать. Тебе все равно от грехов не отмыться.
Вдруг тоже злюсь. Первую волну счастья от встречи с ним, с живым, уносит в море и упрямый характер восстаёт.
От грехов не отмыться? А он что?.. Святой?..
Ухватываюсь зубами за пальцы и что есть силы кусаю.
– Сука.
Его рука перемещается мне на талию.
– Что тебе надо, Адриан? – выдыхаю, глядя в потолок.
– Пришел послушать, как ты меня предавала, – надменно выговаривает.
– Не было такого.
– Врешь!
– Не было такого. Я ничего не делала специально. Клянусь, что не виновата, – реву навзрыд, хотя врач категорически запретила волноваться. – Это была игра на поражение против тебя. Против тебя Адриан. Ты сам вернулся сюда со своими дурацкими евро, решил заняться золотодобычей, сам настроил против себя полгорода отморозков. Ты во всем виноват. Ты. Не я.
– Закрой рот, блядь. Иначе я тебя сейчас придушу.
– Души, – срываюсь в истерику. – Бей. Пинай. Убей меня. Я жить не хочу. Больше не хочу. Я устала.
– Перестань, – осекает.
– Уходи. Уходи, Адриан.
Он молчит. Безразлично и жестоко.
– Нас больше ничего не связывает, – горько проговариваю. – Ничего не связывает.
Тяжелая ладонь, фиксирующая моё тело под грудью, вдруг опускается всего на десять сантиметров. Накрывает плоский живот.
Тепло внутри становится концентрированнее, горячее. Парит и закипает.
Замираю.
– Ничего не связывает? – повторяет Адриан, растопыривая пальцы. Увеличивает площадь влияния на скользком шёлке вечернего платья, словно захватывает маленький росточек, растущий там, внутри. – А Вера? Ничего?..
