Мне холодно. Не могу уснуть.
Годы, проведённые в палатках или белёных неприметных комнатах, сделали из меня выносливого человека, но иногда случаются ночи, когда, даже плотно сомкнув глаза, я не могу отвлечься от внешнего мира.
Поворачиваюсь на бок. Пружины тихо скрипят под грузным телом. Проблема небольшая, если только ты не пилот самолёта с издевательски узкой кабиной. Каждый раз я втискиваюсь на своё место, словно жирная крыса в тонкие стенные перекрытия, и мне кажется, что вокруг раздаются смешки. Точнее, должны, но никто не смеётся, и оттого страшнее всего. Они списали меня в запас. Наверняка готовят какую-нибудь каверзу, чтобы окончательно отобрать и мой «Лайтнинг», и моё право служить своей стране.
«Обидно», – проносится мысль. Она мечется в черепной коробке, словно закинутый в рулетку шарик. Не важно, выпадет чёрное или красное, – всё едино. И даже пальцы, привыкшие тасовать колоду, не спасут.
Покалывает левую руку. Последнее время она плохо слушается, лётный комбинезон приходится надевать с чужой помощью. Хорошо, что остались ещё друзья. Те, что посмеиваются надо мной, а не только беспокоятся. Да, мне сорок три года, но я крепок! Ещё крепок!
Бред. Уснуть не удаётся, ранним утром вылет, может быть, крайний вылет, а я словно острый рыболовный крючок всаживаю себе в щёку и тяну, тяну со всей силы. Ради чего? Чтобы измотаться и провалиться завтра? Отличный план.
За маетой проходит час или, быть может, два. Я думаю о Консуэло, моей милой Консуэло, такой нежной и сложной. Чем она сейчас занята? Алжирская ночь бархатом укрыла дома, Консуэло распахивает окна и ложится в постель. Смотрит ли в небо, смутно надеясь увидеть мой самолёт, или тут же закрывает глаза и укрывается простынёй с головой? Я хочу, чтобы у неё всё было хорошо, и знаю, что, по крайней мере, одну вещь могу для неё сделать.
Но как бросить небо? Как отказаться от скрипа кожаной куртки, мерного тарахтения мотора, щелчков камеры, запахов масла, резины, воздушной смеси? От упругих потоков ветра, которые ловишь крыльями – продолжением собственных рук? К тому же я никогда не сражался, но добыча разведданных – дело ничуть не менее опасное, чем воздушный бой.
В моих ушах до сих пор грохочут зенитки, и чёрные кляксы от взрывов расползаются по девственно-чистому листу неба. Страшно услышать нечеловеческий, ритмичный звук. Устройство войны вообще мало подходит человеку. Она – грохочущее чудовище, которое ждёт до поры до времени, а затем отмывает себя кровью до блеска. Нашей с вами кровью.
В казарме, помимо меня, ещё двое – Гюстав и Джек. Первый – из крошечной деревушки под Лиможем, второй – из Канзаса. Нас объединяет не только работа, но и братство, что возникает между людьми, которые рискуют жизнью не ради наживы, а следуя долгу. Гюстав мирно похрапывает, мне доводилось слышать и более раскатистые ночные рулады. Джек спит на боку, поджав колени к животу, очень-очень тихо. Не знаю, откуда у него эта привычка.
За окном начало светать, а я так и не сомкнул глаз. Одиночный вылет, разведка над Провансом, район Гренобль – Шамбери – Анси. Почти родные места. Британцы вместе с американцами закрепились в Нормандии, выдвинулись на Париж.
«Неужели скоро этот ужас закончится? – думаю я. – Как хочется, чтобы поскорее. Иногда кажется, что я таю, как свеча в струе кислорода».
Победа. Как же сладко звучит слово «победа». И свобода. И конец постоянным сводкам о погибших и взятых в плен, замученных, расстрелянных, истерзанных бомбами и укусами хищных пуль.