Адаму Ивановичу на день рождения подарили гроб.
– Что за шутки? – удивился он.
Но гости ушли, а гроб остался.
Адам Иванович осторожно, на цыпочках приблизился – от подарка пахло древесной сыростью и фиалками: гробовщик спрыскивал плоды ремесла своего дешевеньким парфюмом.
Адам Иванович сдвинул крышку и заглянул. Протянул руку и потрогал. Мягкий, горчичного цвета глазет приятно ласкал.
Осмелев, Адам Иванович забрался внутрь и лег.
– А тут уютно, – блаженно выдохнул он. Прямоугольник потолка выглядел унылым, тускло-серым. Высунув голову наружу, Адам Иванович осмотрел комнату и скривился – стол, стулья, вся мебель и утварь сделались нелепыми, несуразными. В их мертвенной неподвижности проступили сиротливая оставленность, потерянность и даже безысходность. Сам же Адам Иванович, напротив, наблюдал в себе новое биение, эйфорию. До этого он только искал и не находил. А теперь – нашел.
Блаженство захватило его, понесло сквозь время, он увидел ничтожность жизни и безмерность и величие смерти. Вечный покой манил, ласкал глазетовым подбоем. Глаза Адама Ивановича закрылись.
…
В дверь постучали. Адам Иванович от неожиданности подскочил, выбрался из колыбели небытия и пошел открывать. Воображение рисовало образ старухи с косой. Видение казалось анекдотическим, и это злило Адама Ивановича. Он пытался отмахнуться от карикатурной старушки, отчего коса из ее рук вылетала, но бабушка подбирала ее вновь и вновь, театрально хохоча и все настойчивее колотя в дверь.
На пороге стояли друзья Адама Ивановича. Они нетрезво смеялись и неустойчиво клонились.
– Пошутили мы! Пошутили! Долгих лет тебе, дорогой Адам Иванович.
Они ввалились в квартиру и вынесли гроб.
Адам Иванович стоял, горько озираясь в опустевшей комнате.
– Как так? – бормотал он. – Как же так? Неужели опять, все снова?.. Жить… Мучиться…
Эдуард Альбертович Брунь, насвистывая мелодию, выуженную, как ему казалось, из песни «Миленький ты мой», музыка народная, слова народные, остановился перед дверью квартиры, в которой проживал с Зинаидой Яковлевной Брунь, матерью десятилетнего Эдуарда Эдуардовича, первого и пока единственного сына самого Эдуарда Альбертовича, и достал ключ…
Ключ не подошел.
Эдуард Альбертович с середины третьего куплета вернулся к началу и попробовал вставить ключ еще раз, но замок настойчиво отказывался принимать его в свое нутро.
Эдуард Альбертович в недоумении осмотрел ключ и заглянул в пустое мусорное ведро, которое держал. Словно там – на дне – могла быть разгадка странной и нелепой ситуации, в которой он очутился. Эдуард Альбертович хорошо помнил, как, выходя из этой квартиры с этим ведром, запер эту дверь этим ключом. И вот, вытряхнув мусор в ржавый бак за углом и вернувшись домой, оказался в таком противоестественном положении.
