Никогда мне не выйти из этой чернеющей ямы
Из чёрной—причёрной и бесконечной дыры.
Нет, я не ною, всего лишь констатирую факты,
А факты на данный момент, как и всегда, таковы:
Никто этот грёбаный мир не придумывал вовсе
Никто никогда его радостно не создавал
На протяженье без—начально—без—крайней бездонки
Чёрная вдруг приключилась эта нашего мира дыра.
Дыра.
Дыра Бытия, случайных, внезапных явлений,
Сложившихся крепко в закономерность потом.
И нет из неё ни дорог, ни хотя бы лазеек
Зациклено в ней, закольцовано всё у неё.
И не выбраться мне из этой чёрной—причёрной клоаки,
Топтаться по кругу в глупом танце все обречены.
Смиренно приняв этот вздор как свирепые факты,
Расстрела я жду словно алчущий алчит еды.
Еды.
А там память сотрётся, про всё и всех позабуду,
И заново буду наращивать, стяжать и копить,
Чтобы однажды снова и снова очнуться
И понять, что лазеек нет и не было из этой дыры.
Из этой чёрной дыры разнообразной и скучной
Ни один не сбежал, хотя и пыталось полно.
Её края не найти, края лунки льдом затянуло
И мы тут паром клубимся, в вечный попав воды круговорот.
Круговорот.
Да, сказал Башлачёв, что он видит чёрные дыры,
Но он преувеличил – дыра здесь чёрная только одна
И каждый из нас её житель неистребимый,
Чем бы как бы себя кто упорно ни уничтожал,
Суетность жизни сменив на суетность веры,
Зазвездившийся раб, зазнавшийся официант,
Среди густой черноты мне и дышится, кажется легче,
Засыпается и спится попроще по вечерам.
По вечерам.
Страшно смотреть в зерцало
Там незнакомые какие—то люди
То машут крыльями мне, то палками
То вообще никого нет, пусто.
Кто—то нетрезвый сказал мне как—то,
Выходя из троллейбуса в мир загробный:
– Молись на зеркало и обрящешь
Растраченный в детстве свой образ Божий.
Образ Божий.
Перед иконой своих отражений,
Где постоянно менялись лица,
Стоял я в страхе благоговейном
Искал себя я и не находился;
Наряды, маски, слои налёта,
Многоликий, безликий, двуличный, всякий,
Но нет единственного (какого чёрта?!) —
Навсегда наверно его утратил.
Утратил.
Страшно всматриваться в оболочку
И ничего за ней больше не видеть:
Тишина, темнота, пустота, бездонность,
Ни причин никаких, ни цели, ни смысла
Возможно, это и есть незримое основанье
Потерянный рай наш, наш сад эдемский.
Себя увидевший таким, каков есть, в зазеркалье
Не восприимчив к иллюзорным проблемам.
Проблемам.
Что—то должен сказать, перекрикивая шумиху,
Уловимым едва полушёпотом, полу—без—слов,
Что—то доброе, что—то весёлое, чтоб зацепило
И тащило из пропасти вверх рыболовным крючком.
Ты не рыба, я знаю, и долго в воде не протянешь.
Кто—то должен спасти, не давая тебе утонуть.
Только странные мы – руку помощи не принимаем
От дающих её, вместе с нами идущих ко дну.
Я готов полизать на морозе лежащую рельсу,
Чтоб ей стало теплей и уютней в таёжных лесах.
И пусть кровь с языка моя, тёплая, сладкая хлещет
И согреемся оба мы в этих кровавых ручьях.
Чем дольше живёшь, тем яростней понимаешь,
Что нет никакого Бога ни злого, ни доброго,
А есть только два вида людей – скупые и щедрые.
К таким неутешительным выводам пришёл под занавес.
И ничего не изменится, никогда ничего не меняется,
Всего лишь перетекает из одного в другое,
Не возникает, ни с того, ни с сего, чтобы то ни было:
У всего есть причина, и причины в системе замкнуты.
