Всегда у бабушки Амгуль было светло и приятно в гостях.
Придешь так и уткнешься в ее передник лицом. А под ним мягкий живот, мерно движущийся в такт дыханию, согревает. Руки и одежда пахнут ичивоками1 с мясом и капустой. Отведешь лицо наружу, и останется на носу и щеках немножко муки. Сдуешь ее, и в носу так приятно и щекотно.
Казалось, пожилая, но крепкая женщина всегда незримо присутствует рядом. И стоит только окликнуть ее, как сразу услышишь рядом:
– Что тебе, миланя? – вообще по-русски она всегда говорила с трудом, зато на родном – так заливисто и красиво. Слушаешь порой – как музыку.
Мама говорила с акцентом всегда исключительно на русском и только с бабушкой по-своему. Ей всегда хотелось расти и учиться. И называла она себя чаще Валентиной и почти никогда Жулпан.
Для общения с внучкой приходилось потрудиться: иногда даже подбирать слова, хотя и редко. Маша совсем не знала родного языка. Пару слов, может быть, да и все.
Дома в Синегорске обычно все подчинялось расписанию и последовательности уклада. Сначала делали одно, потом – другое. Результат предыдущего действия создавал основу для следующего. Рациональность и точность соблюдались, насколько возможно. Конечно, случались и душевные моменты, но редко, и воспринимались как награда за прилежное исполнение распорядка.
Была ли Валентина бездушной и «механизированной»? Разумеется, нет. Просто амбиции и профессиональная честь накладывали отпечаток. Преподавать горное дело в техникуме было мечтой и большим достижением. А уж достигать признания лучшего педагога – прежде всего у курсантов и коллег, разумеется, – десять лет подряд практически подвиг. Поэтому вся жизнь была подчинена дисциплине и самодисциплине и большая часть сил – служению. Служению науке и выращиванию грамотных, разносторонне развитых молодых специалистов.
А у ее матери в деревне все, казалось, текло самотеком и без списков дел. Амгуль как-то сама вставала утром, как-то вела хозяйство, как-то готовила вкусную еду и всегда была в шаге. Реже в двух. И все это с доброй улыбкой, ласковым словом, с прикосновениями, теплыми и мягкими ладошками. Еще бабушка почти постоянно шептала себе под нос что-то, понятное только ей, сопровождая этим разные свои действия. Это шептание убаюкивало и вызывало в юной впечатлительной фантазии всякие сказочные образы.
****
Один раз из Режинбая приехали покупатели за палтушей2. Это был самый пугающий день для Маши.
Коровью тушу разделили на части. Получились отдельно грудина, ноги, спина и все остальное. Разделанную тушу положили на ледник в яме.
К утру приехали гости. С этого момента бабушка как будто забыла о внучке.
Сначала приезжие долго приветствовали хозяев поклонами и разными словами. Потом они вместе пели песни с грустными мотивами. Затем все вместе мыли руки, кланялись и опять говорили что-то, как казалось, в рифму.
Следом все вместе с песней, уже более подвижной и веселой, накрывали на стол. Гости ставили свое угощение, хозяева – свое.
Застолье длилось как будто несколько дней. Все громко разговаривали. Опять пели. Кушали и снова пели.
Все это время маленькой испуганной девочки словно не существовало ни для приезжих, ни для родных.
Окончилось действо совершенно неожиданно в ранних вечерних сумерках. Приезжие просто встали из-за стола, поклонились хозяевам и вышли со двора. Мясо, закутанное в плотную тряпку, им подали из скотской калитки. Они сели в молчании в автомобиль и уехали в темноту.
Маша долго ожидала внимания от старшей родственницы, но понапрасну. Когда ждать надоело, девочка ушла на свое спальное место и просто свалилась на него без сил.
Утром оказалось, что ночью ее кто-то раздел и накрыл одеялом. Бабушку как подменили. Она снова стала улыбчивой, заботливой и ласковой. Не сумев понять, переосмыслить и принять вчерашнее, психика ребенка вытеснила пугающие события из своей памяти долой.
