Манит, звенит, зовёт, поёт дорога…
В шестнадцать лет каждый день я ходила в маленькую церковь на улице Чехова. Там была репетиционная база московских групп «Цирк на сцене».
Однажды октябрьским вечером тысяча девятьсот восьмидесятого года наш коллектив #13 «Верные друзья» отбывал на гастроли в Литву.
Я позволила родителям проводить себя лишь до типографии «Известий», и там, в темной подворотне, мы наспех обнялись, и я убежала. Стеснялась, что увидят наши, как норовит поцеловать меня плачущая мама: только маленьких провожают, самостоятельных – никогда. Мне опостылило быть ребенком. Хотелось скорее вырваться в юность. Уже ликующе томило предчувствие: через сутки поезда в неведомой Клайпеде вдруг откроется новый мир.
У портала церкви нервно и весело шла погрузка в белый с красной полосой автобус реквизита и клеток с обезьянами и собачками.
Вскоре автобус отфырчал нас на Белорусский вокзал. Артисты переносили поклажу в вагон, автобусу же предстояло колесить к далекому Балтийскому берегу своим ходом.
Я выезжала на гастроли впервые и плохо знала коллектив. По моим понятиям давно наступила ночь – пять минут первого, но, едва поезд тронулся, по вагону разметнулась цирковая гулянка. Я радовалась, что попала в купе с посторонними и могу спокойно выспаться, хотя и завидовала «нашим» – я еще полностью не принадлежала к ним.
В шесть утра раздался легкий стук в дверь. Я соскочила с верхней полки. Догадалась: Эмилия Францевна. Пожалуй, вот еще кто не принимал участия в ночном разгуле – седенькая старушка-дрессировщица, задорная и верткая как первоклассница, и ее компаньонка Ната, величавая, будто самоварная ватная кукла.
– Через пять минут Витебск, – прошептала Эмилия Францевна. – Надо быстренько погулять собак.
Не успела умыться и дошнуровать кроссовки, как прибыли. Наш вагон не достигал платформы. Я спрыгнула на насыпь, а Эмилия Францевна с Натой посыпали вниз собачек. Неминуемо запуталась я в поводках и шлепнулась. Эмилия Францевна взвизгнула, а Ната оперным басом заматерилась. Собаки тявкали, гавкали, пищали, визжали, скулили, дергали поводки в разные стороны, а одна болонковидная шавчонка неистово трепала меня за джинсину. «Хочу домой!», – в истерике подумалось мне, но уже следовало запихивать псарню обратно и суетня поглотила внезапный ужас.
А следующий выгул в Даугавпилсе. Стоянка длительная, минут пятнадцать. Я уже умывшаяся, попившая проводницкого чаю и более уверенная в себе. Прогуливала мосек парами вдоль рельс и выговаривала непривычное: «Дав-гав-пилс… Дау-гау-пилс… Даугавпилс».
За составами не виделось признаков города, лишь чуточку здание вокзала в готическом стиле. Но сердце сентиментально заныло: вот я уже где-то совсем в другой земле, так странно называющейся, а значит, почти уже началась новая жизнь, где все будет не так как в былом. Само название города навсегда запечатлелось, хотя я там всего-навсего выгуливала минут десять собак. Даугавпилс – не географический пункт на территории Латвии, а неуловимый порог в зарождающуюся юность.
Почти весь день просидела я, уткнувшись в окно. Мои попутчики не догадывались, что столь тихая девочка тоже из цирковых, и во всю перемывали шумной братии косточки. Под вечер я решилась выйти в тамбур покурить. Тайно от родителей взяла с собой пачку «Явы» и сейчас, по привычке стесняясь взрослых, незаметно для соседей извлекла со дна сумки книгу и проследовала с ней в тамбур. Томик являлся убежищем для сигаретной пачки: в страницах его прорезана была секретница. Выковыряла пачку, сняла хрустящий целлофан, откинула козырек, вскрыла серебристую бумажку и выколупнула ногтиком сигарету. Понюхала. Аромат незажженных сигарет – чрезвычайно приятен. Тяги к курению у меня не было, но я ужасно стремилась сделаться лихой, или хотя бы казаться таковой. Подпалила кончик, наполнила рот дымом, и тут же он вырвался обратно – не умела затягиваться. Опять, напыжив щеки, набрала дым.
