Зал был огромен настолько, что стены его, уносящиеся вглубь, сливались в единую линию. По обе их стороны стройными рядами возвышались колонны, изукрашенные диковинными рельефными образами, отражающими все человеческие пороки. Тысячи лиц, изуродованных ненавистью, сморщенных жадностью, искривленных лживостью, раздутых чревоугодием, изведенных похотью, были изготовлены неизвестным мастером так искусно, что казалось, они только и ждут того момента, когда снова смогут вдохнуть воздух и, освободившись от тесноты и присутствия соседей, убежать, куда глаза глядят. Сейчас же все их взгляды устремились в центр зала, где, в вычурном кресле, несколько похожем на трон, восседал человек. Невероятно высокий мужчина мог бы показаться столь же невероятно красивым, если б не его огромные, в пол-лица, черные глаза без зрачков и признаков жизни, взгляд которых не выражал ничего, кроме беспощадного, неумолимого приговора. Человек в кресле повел плечами и встал, отчего физиономии на колоннах вздрогнули и съежились, словно ожидая удара.
– Ну-с, что у нас новенького? – мужчина подошел к стене, минуя колонны, провел по ней рукой и с интересом принялся разглядывать изображения в появившемся окне-иллюминаторе.
– А-а-а-х, – многоголосый вздох облегчения пронесся по залу.
А между тем, перед черными глазами мелькали страны, города, земли, люди. Вдруг человек ткнул пальцем в стекло и изображение зависло.
– А вот это уже интересно.
На экране замерла девочка-первоклашка с испуганным и растерянным лицом.
Город, в котором родилась Анжелика, находился всего в 200-х км от столицы, но пронырливый прогресс 21-го века еще не сунул сюда свой нос. Пятиэтажки тесно соседствовали с деревянными развалюшками, по городу курсировал автобус под номером «1», школы испытывали дефицит старшеклассников, а в местную больницу обращались в основном только мамочки с детьми и пенсионеры.
Мать Анжелики владела искусством врачевания, знала множество заговоров, помогала при родах и звалась в народе «знахаркой», а в свободное от ворожбы время драила коридоры местной больницы. Она не являлась уроженкой этого города, а откуда она приехала и когда, никто не знал. В ее паспорте значилось «Вавилова Анна Иоанновна», но еще с юных лет Анне претило слыть тезкой взбалмошной и жестокой царицы, а потому она предпочитала, чтобы к ней обращались по имени, и только в крайнем случае величали Анной Ивановной. Особо любопытным известно было, что дом, в котором она жила, достался ей в наследство от прабабки. Относились к ней двояко: боялись, презирали, уважали, или просто сторонись, но при первой необходимости бежали к ней, так как народ, даже весьма просвещенный и прогрессивный, никогда не расстанется с первобытным страхом перед потусторонними силами так же, как и с неистребимой тягой к ним.
Анжелике от матери перешел ее дар и людское отчуждение. Первый ее опыт общения со сверстниками случился ещё в школе. Поначалу дни летели, как обычно, Знакомства, уроки, переменки. Первоклашки не особо задумывались над тем, у кого какие родители, пока мама одного из Ликиных одноклассников не послала мальчишку за знахаркой, потому как его старшая сестра подозрительно занедужила. Обнаружив, что Лика является дочерью «знахарки», мальчишка удивился и задумался, а потом, в школе, спросил:
– Лика, а ты лягушек ешь?
– А зачем? – поинтересовалась девчушка.
– Ну как же, все ведьмы едят лягушек и варят крысиные хвосты. А еще заводят жаб вместо кошек и целуются с ними!
– А я вовсе и не ведьма!
– А вот и ведьма! И твоя мама ведьма!
