Портос и идальго.
Антон рисовал в ежедневнике бобра. Бобер получался не очень. Антон перерисовывал два передних зуба, прямо поверх старых невзрачных, сделав их утрированно огромными. Глазки-бусинки, мини-ушки почти на затылке, нос крупный и черный, черный насколько позволял карандаш, и все это на обширной щекастой морде.
Без ежедневника к руководителю входить запрещалось. Нужно было постараться ухватывать все ценные мысли и даже наметки мыслей. Поэтому Антон купил дорогой в кожаном переплете с шелковой ленточкой-закладкой ежедневник. Правда, высокопоставленными мыслями была занята только первая страничка, а на остальных красовались узоры, спирали, фактуры и остальные мелкокустарные художества.
– … осознать всю грандиозность перспектив графеновых аккумуляторов…– доносились обрывки речи, обращенной к Антону.
Антон перевел взгляд на начальство. Оно, начальство, ходило взад-вперед возле массивного письменного стола, бурно жестикулируя. Сними с начальственного лица очки и одень на лысеющую голову мушкетерскую шляпу, и могло показаться, что это Портос дослужился до капитана гвардейских мушкетеров и сейчас распекает своего гвардейца за очередную нахальную выходку. И борода, и усы Портоса, были сотворены барбером с отличным чувством стиля. Как ни парадоксально, но стильные борода и усы моложавили стареющее лицо академика Сурова.
Антон вдруг вспомнил студенческую чёрно-белую фотографию. Суров стоял с его отцом почти рядом, конечно без бороды и совсем худой. В руке отца была гитара, обклеенная какими-то тетеньками в овалах, на одно плечо по-гусарски была накинута стройотрядовская куртка, густо усаженная значками. На фотке было человек десять, кто-то стоял по пояс голый, кто-то в куртке, один лежал прямо на земле в позе римского кесаря. Отец стоял в обнимочку с хорошенькой девчонкой с косичками, смешно уложенными на голове. Все были в движении, почти никто не обращал внимания на фотографа, только Суров стоял прямо, как будто гвоздь, на котором держалась вся эта увесистая и беспокойная картина и смотрел четко в объектив.
– … И слава Богу, что сейчас технологический бум на Большие данные… – раскатывался голос Сурова по зале, назвать это кабинетом язык не поворачивался.
Антон вернулся к бобру и дорисовал бороду и усы. Бобер сразу же стал бравым и даже дерзким. Антон медленно повернул руку, на которой были часы, скосил глаза и понял, что прошло только десять минут, обреченно взглянул на Сурова и подумал, что он его внутренне называет Суровым. С детства, наверное, осталось. Жуешь утром свою ватрушку с молоком и слышишь голос из спальни: «…ты разве не летишь с Суровым? Ну в Барселону…ошиблась…хотя, что Барселона, что Мадрид, все равно тебя никто не берет». Это мама разговаривает с отцом. Отца, как всегда, не слышно, он отвечает односложно и вполголоса.
– …Ученые степени просто так не даются, нужны идеи и труд, и еще раз труд!
Голос Сурова неожиданно стих. Антон понял, что артподготовка закончилась. Сейчас начнется штурм, как полагается с танками и пехотой.
– Антон, ты меня не слушаешь?
– Нет, что вы, очень внимательно слушаю, Юрий Георгиевич, я весь внимание, – быстро и четко, как по уставу, ответил Антон.
Суров глубоко вздохнул. Сел. Смотреть он на Антона не хотел. Суров молчал. Взгляд его ушел внутрь, словно он пытался вспомнить ПИН-код от кредитки.
– Что мне с тобой делать? – проговорил он медленно, на выдохе. – Если бы твой отец видел тебя сейчас. На что ты тратишь свою жизнь? Мне совершенно не понятно твое упрямство. Я обещал Пашке, что присмотрю за тобой. И разве я не сдержал обещание? Я все сделал, чтобы ты оказался у нас в институте, начал карьеру. Разве моя вина, что ты до сих пор сидишь в младших научных сотрудниках.
