Прохладный, но ласковый майский ветер трепал челку Марго и старательно выбрасывал пряди ее рыжих волос из тугого пучка, собранного на затылке. Последние же изо всех сил сопротивлялись и старались сохранить первоначальную форму, заданную строгой рукой своей хозяйки. Шумели беспокойные листья деревьев, перемешиваясь со сбивчивыми трелями таких же непоседливых птиц. Май во всей своей красе дышал полной грудью, жил в каждом дуновении ветра, в каждом цветке, в прохладе разбегающегося по сторонам озера у дома, в каждом задумчивом лице встретившегося прохожего.
«С самого рождения я чувствовала себя чужой и из другого места. Я испытываю чувства и эмоции, которые недоступны другим. Мои глаза видят глубже, чем поверхность форм и одежды. Я вижу вещи, которые люди обычно не замечают. Окружающие меня люди – чужие и самые близкие – никогда не понимали меня. Со временем я приняла этот факт за норму и перестала обращать на него внимание. Жаль, но для этого мне потребовалось примерно 10 000 дней со дня моего рождения.
Слова «как у всех» или «норма» никогда не относились к моей жизни, начиная с первого ее дня. Я родилась щуплой девочкой с длинными, будто заточенными под острый угол, узкими ногтями, которые были аккуратно сложены вместе в единые опасные кулачки-колючки. На голове у меня были волнистые длинные волосы, но почему-то фиолетового цвета. Над мамой шутили врачи, что она что-то не то съела, а меня же в шутку называли «выскочкой», которая не успела родиться, как покрасила волосы.
А еще я почему-то точно знаю, где и когда я должна быть. Причем не всегда понимаю, зачем, но со временем оказывается, что это и была для меня наилучшая точка прохождения касательной кривой в жизненной плоскости. Я предчувствую, где и когда я должна прогуляться, чтобы встретить как будто случайно того, кого задумала. Или как ехать за рулем, чтоб пропустить красный коридор из светофоров и беспрепятственно приехать к намеченному месту и в срок. «Классно!» – скажете вы. «Согласна», – отвечу я. Еще меня считают излишне сентиментальной, страдающей слабостью и мягкостью сердца. Я не могу пройти мимо божьей коровки, тонущей в зеленой тине цветущего озера, я не могу убить комара, сидящего у меня же на шее, я не могу насадить червяка на крючок.
А еще я ношу часы своего отца и тонкое колечко на безымянном пальце правой руки, купленное в церковной лавке, с надписью: «Спаси и сохрани Боже».
Я вижу сны и рисую картины, которые всегда имеют плохую привычку сбываться. Из всех возможных моих приятелей дружить по-настоящему получается только с энергетически тонкими, бестелесными существами – хранителями мест. Когда многие болтают с подружками по телефону, я же предпочитаю перед сном разговаривать с иконой Христа, с иконой Матроны. Одним словом, с теми, кто всегда выслушает и обязательно поймет.
С рождения я остро чувствую чужую боль и в прямом смысле могу пережить чужие чувства «на собственной шкуре». Наверное, поэтому за какие-то пять минут я могу заговорить с любым человеком на любые темы. Еще через пять минут он будет считать меня хорошим человеком, еще через пять – другом, а еще через час покажет мне спрятанную от чужих глаз свою боль, свой самый жуткий страх, преследующую его манию, свои мечты и планы. При этом совершенно для меня не важно, кто этот человек: врач или рабочий, профессор или домохозяйка, политик или физрук. Таким образом, спустя двадцать пять лет я похожу на живой склеп, состоящий из множества тайн, кошмаров и несбывшихся чьих-то надежд, которые я надежно храню в глубине своей памяти.
Из-за того, что я никому о них не рассказываю, из всего множества хранящихся тайн я помню лишь единицы. Со временем я забываю ход произошедших когда-то и с кем-то событий, особые их обстоятельства и детали. В конечном счете, у меня остаются лишь воспоминания о воспоминаниях. Наверное, так и должно быть. Наверное, так действует в своей власти над сознанием людей время, превращая наше прошлое в мелкий песок, разлетающийся в разные стороны при первом дуновении ветра.
