Она спешила со всех ног. Перешла почти на бег, но бежать долго не смогла, поэтому поочередно меняла темп передвижения, тяжело дыша. Вокзал был недалеко, и это придавало ей сил, заставляя двигаться дальше.
Зимой солнце, как и медведь, любит долго поспать, а потому встает поздно и ложится рано, вот и сейчас, оно, коварное, словно наперегонки с бежавшей, старалось достигнуть своего пункта назначения быстрее нее – она торопилась на поезд, солнце за горизонт.
Она спешила со всех ног. Перешла почти на бег, но бежать долго не смогла, поэтому поочередно меняла темп передвижения, тяжело дыша. Вокзал был недалеко, и это придавало ей сил, заставляя двигаться дальше.
Зимой солнце, как и медведь, любит долго поспать, а потому встает поздно и ложится рано, вот и сейчас, оно, коварное, словно наперегонки с бежавшей, старалось достигнуть своего пункта назначения быстрее нее – она торопилась на поезд, солнце за горизонт.
Однако, и та, что бежала в расстегнутом пальто, придерживая сумку на плече, упрямо не сдавалась, несмотря на свой возраст, неудобную одежду и грязный снег, в котором утопали ее ноги. Лицо ее было красным, как и солнце, прячущееся вдали. Она свернула на улицу, в конце которой был вокзал. Им обоим оставалось немного.
Немного – это если у тебя остается запас времени.
А если его нет? Тогда даже длина собственного шага покажется бесконечно многим. Лучше всего это знают вице-чемпионы мира по легкой атлетике.
Женщина, которая бежала к вокзалу, легкоатлеткой не была, времени не имела, а дистанция была куда длиннее шага. Сегодня она пыталась наверстать то, что очень долго упускала, предпочитая не замечать простой формулы преодоления пути – чем дольше ты недвижим сейчас, тем быстрее тебе придется бежать потом. Молодою, она не знала этого, как и не догадывалась куда, собственно, бежать. Теперь же, осознание пришло с ужасом от того, что путь был изначально неверен, и теперь нужно наверстывать то, на что совсем не остается времени.
Она примчалась на вокзал, махом пересекая его насквозь и через провожающих и встречающих, просочилась на перрон. Поезд уже готовился отбывать.
Сколько в жизни она себя помнила – не любила таких, как она. Ну, вот спрашивается, ты что, времени отправки не знала?
Знала.
Не могла раньше выйти, чтобы как приличный человек, заблаговременно влезть в вагон и занять свое место в вагоне?
Могла ведь…
Сейчас ей предстояло занять именно эту незавидную роль, но выбора не было, как и времени медлить. Она активно заработала локтями, пробиваясь к вагонам.
Поезд рычал, фырчал, испускал пугающие звуки, готовясь к отправлению. Последние пассажиры, толкаясь, залезали в вагон, таща за собой баулы, чемоданы, детей и других членов своих семей. Провожающие теснились снизу, крича наперебой, что-то важное, словно до этого у них никогда не было времени это сказать тем, кто их покидал; а уезжающие прощались с теми, кого оставляли, словно никогда больше их не увидят. По станции раздалось объявление отправления, и толпа загудела еще больше, еще усиленнее что-то крича в окна и размахивая руками, слезно заглядывая поверх голов впередистоящих. Из окон, такими же нестройными звуками на провожающих обрушалась волна гулких прощаний. Поезд был готов к отправлению.
Сквозь выкрики, поочередно с матерным уклоном, ей удалось приблизиться к своему вагону. Она судорожным движением руки вынула затертый, словно ее ровесник, билет и протянула его проводнице, которая уже намеревалась забираться в вагон:
– Повезло вам, бабушка, мы почти без вас уехали.
Она широко раскрыв глаза, удивилась, не найдя что на это возразить. Ее дыхание, прерывистое и учащенное, сбило речь, а сердце колотилось, норовя выпрыгнуть из груди.
