Послесловие хроники постсоветских
времен «В круге втором»
Кто живет без печали и гнева,
Тот не любит отчизны своей.
Н. А. Некрасов
Старики с черными сумками встречались Макарычу на каждом шагу. Иногда он обменивался с ними взглядом, но редко, так как он и они обычно были погружены в себя. В основном это были пожилые люди, нередко даже старше его. Каким-то чутьем он научился определять, кем они были раньше, и в этом ему помогали их сумки. У бывших интеллигентов они были похожими на его сумку с несколькими карманами с молниями спереди и сзади, чтобы можно было положить не только еду, но и духовную пищу в виде книги, журнала и газеты. По качеству сумки и соответственно их дороговизне он судил о получаемой ее хозяином зарплате, но это необязательно, так как сумку могли подарить. Свою он, к примеру, нашел на помойке. Она висела на двери и показалась ему совсем новой. Он осмотрел ее и увидел, что у нее была сломана молния, починить которую для него не было проблемой. Кстати, на помойке он не раз находил книги, которые когда-то так и не смог купить. А сейчас их выбрасывают, как хлам, заменяя, видно, порнофильмами. Он брал книги с помоек, нисколько не стесняясь. Взял и сумку, оказавшуюся дороже его, по оценке жены, раза в четыре. Она тоже спокойно отнеслась насчет помойки. Такую сумку при их нынешних доходах она бы ему точно не купила. До этого у него была сумка тоже с молниями, которую уже через год он начал чинить. Особенно часто рвались места соединения ремня и ручки с сумкой. Эта же висела на металлических зацепках, а толстая пластиковая ручка так и облегалась ладонью, к тому же вращалась. Короче, недаром говорят, чем мех дороже, тем он лучше.
Этот владелец черной сумки вдруг сам с ним заговорил. Они оказались рядом перед светофором. Старик, на полголовы выше Макарыча, коснулся его плеча локтем и, указав глазами поочередно на его и свою сумки, спросил, обнажив в улыбке две прорехи в верхних зубах:
– Махнем, не глядя? У меня там сегодня кусок торта.
– Нашел дурака. В моей пирожки с мясом, которыми жена меня не каждый год балует.
– Тогда, конечно. Ты чье богатство стережешь?
– Еврея одного.
– Не обижает? Сколько отваливает?
– Три двести.
Старик присвистнул:
– А говорят, евреи жадные. Четырнадцать тысяч – совсем неплохо. У меня в два раза меньше.
– Какие четырнадцать? Три двести в месяц, не в неделю.
– В месяц? – возмутился старик. – Что это ты так низко себя ценишь? Кем ты был в той жизни?
В той жизни, повторил мысленно Макарыч. Точнее не скажешь. Вся его жизнь поделилась на ту и эту, вернее, закончилась с приходом этой.
– Пошли, зеленый, – подтолкнул его в спину, не дождавшись ответа, старик. – Я, к примеру, служил в военно-воздушных войсках. Представляешь, как бы я жил с пенсией подполков…
Он вдруг ухватил Макарыча за воротник куртки и отшвырнул назад. Падая на кого-то, Макарыч услышал промчавшийся мимо вой сирены. Саму машину он не увидел, а успел заметить важно шедшую следом пузатую с молча мигавшим фонарем на крыше.
Ему и женщине, которую он свалил, помогли подняться. Подполковник бил рукой по карману сзади и гневно сокрушался:
– Эх, нет пушки. Я бы их, гадов. – Он нацелил вслед машинам палец.
Мужской голос предостерег:
– Ты, дед, с этим поосторожнее. Один такой же храбрый наставил на них палец и не досчитался последних зубов и нескольких ребер. Они это не любят.
– Они не это, а народ не любят, – поправила женщина, отряхивая себя, а заодно и куртку Макарыча.
– Не-е, эти выявляться не будут. Побоятся огласки. Говорят, тут поблизости живет не то Грызлов, не то Миронов.
