Где-то двадцать пять лет тому назад я прочёл роман-предостережение Робера Мёрля «Мальвиль». Это было первое в моей жизни произведение, написанное в таком жанре. Решившись на написание книги, которая сейчас находится у вас в руках, я не имел в мыслях подглядывание в конспект Мёрля. Профессия спасателя и образование инженера-химика позволили мне окинуть окружающее встревоженным взглядом и попытаться отразить этот взгляд на бумаге.
Героев романа не нужно было выдумывать. Все они списаны с моих друзей и знакомых, только чуть-чуть видоизменены по авторскому праву. И в основе книги в большинстве своём лежат реальные события, о которых вы в своё время могли прочесть в газетах и журналах.
Состряпать нечто, используя ножницы и клей, тоже не входило в мои намерения. Это было бы, во-первых, неуважением к вам, во-вторых, неуважением к себе, так как цель книги не самовыражение, а призыв к бдительности. Ради себя, ради своих детей, ради всех нас, живущих.
Роман-предостережение, видимо, представился мне наиболее приемлемой формой для изложения мыслей.
Без цинизма, как у репортёра, без витиеватости, как у мистика, и без полного отрыва от грешной земли, как у фантаста.
Если я и позволил себе в тексте некоторые вольности, то, надеюсь, они оправданы жанром.
В сё-таки не зря я прочёл Робера Мёрля в своё время! Не я, а он придумал спасительные литературные доспехи. И если вы решите, что после прочтения этой книги вам самое время впасть в безудержный пессимизм, то, пожалуйста, не впадайте! Это прежде всего роман. А предостережение – уже потом. Для тех, кто доберётся до последней страницы, свет в конце тоннеля не померкнет.
Знающие не говорят, говорящие не знают.
Лао-цзы
Если верить Атласу автомобильных дорог, от Москвы до Ростова-на-Дону 1055 километров. В пересчёте на среднюю скорость это шестьдесят километров в час (быстрее вряд ли получится), выходит семнадцать с половиной – восемнадцать часов. Выдержу. В Ростове меня должны встретить. Без сомнения, организуют и ночлег, и пищу телесную. Поэтому никаких переживаний по поводу долгого сидения за рулём.
На деревьях дрожат от осеннего ветра самые стойкие из листьев. Их коричневые собратья уже больше месяца устилают откосы кюветов. По обочинам шоссе в свете фар замелькали яркие карминные пятна: клён приречный. Успел заметить на указателе: Ломово. В убогой деревне, с просевшими от бесконечных дождей домишками, нашлась толковая голова и добрые руки. Кюветы аккуратно обсажены клёнами. Позже всех расстаются с деревом листья удивительной красоты – на радость уставшим водителям, назло холодам и слякоти. Мой друг Лёнька Горбань, фанат древней японской поэзии хокку, увлёк меня тонкой лирикой трёхстиший:
О кленовые листья!
Крылья вы обжигаете
Пролетающим птицам.
Это Сико. Семнадцатый век. Написано вроде бы сегодня.
В машине тепло. Приёмник тихо воркует знакомым голосом диктора «Русского радио». Вслушиваться нет желания. События последних дней не выходят из головы.
Около месяца назад шеф возвратился с очередного совещания где-то на самом верху. По тому, как он засопел на секретаршу, как сунул в нишу стенного шкафа папку с бумагами, стало очевидно, что совещание было неприятным и сулит невзгоды. Это сотрудники нашего отдела научились вычислять с абсолютной точностью. Подобных эпизодов за последние годы наблюдалось четыре. Имеющий глаза да увидит! Четыре раза отдел реорганизовывали, оптимизировали, расширяли и снова реорганизовывали. Лёня Горбань дважды пополнял армию безработных и дважды возносился до должности зама. Ивана Михайловича – деревенского самородка – дважды волокли из его пенсионной глухомани и дважды увозили на «Вольво» шефа в ту же глухомань вместе с коричневым пледом, термосом и электроплиткой. Профессор Шепелев имел неприятности в своём университете за брошенных на произвол судьбы студентов и пропущенные лекционные часы. А через год тот же Шепелев, будто бы и не битый университетским начальством, восседал в почётном президиуме, томно обмахиваясь картонкой с золотыми вензелями – дипломом лауреата более чем престижной премии.