На холме стояло двое: высокий и худощавый человек лет тридцати, несколько щеголеватый, в изрядно потрепанном, но дорогом темно-синем костюме, состоявшем из жилета и брюк, местами запачканных машинным маслом и копотью, и юноша со светлыми курчавыми волосами. Одет он был менее прилично, чем его старший спутник, однако, как и тот, держал спину ровно, и на его розовых щеках пылала еще не испорченная детская любознательность.
А там, внизу, среди пожухлой травы, обломков машин и старых боевых орудий, лежали другие. Десятки тел распростерлись перед ними, обугленные, изуродованные, страшно скрюченные, придавленными листами настолько проржавевшего под дождями металла, что, чуть задев, можно было бы разбить их, точно яичную скорлупу.
– Пойдем отсюда, – сказал мужчина, – скоро полетят самолеты.
– А я ведь здесь когда-то жил. Дай еще чуть-чуть времени, пожалуйста! – ответил ему паренек, указывая на темную гряду домов вдалеке. Они были черными, такими же, как земля под ногами, с темными глазницами пустых окон. Вдруг, в одном проеме показался свет от фонаря, но тут же погас.
– Плохое место, плохое, – затараторил в ответ его спутник, достав из кармана жилета часы на тонкой цепочке, – без пятнадцати девять.
Развернувшись на пятках, мужчина стал спускаться с холма, прочь от животрепещущего пейзажа, раскинувшегося там, за спиной, и юноша с явной неохотой последовал за ним, украдкой утирая лицо грязными руками.
Небо над ними было высокое, летнее, и среди розовевших облаков, испещренных красными и золотыми лучами солнца, появились первые серебристые точки самолетов, оставляя за собой длинный рваный шлейф.
В одиннадцать часов десять минут они уже сидели на грубых ящиках в товарном вагоне старого трясущегося поезда и ели пресные крекеры, запивая их чистой водой из бутылок, вытащенных из контейнера под ногами. Подвернув штанины, юноша сидел и беспечно болтал ногами, не достававшими до пола, а тем временем мужчина все поглядывал на циферблат своих часов и едва заметно шевелил губами, производя в своей голове какие-то расчеты. Наконец он убрал часы, прошелся кругом и посмотрел в щель между дверью и стеной.
– Свет, пожалуйста.
Юноша кивнул и протянул ему шахтерский фонарь.
– Мы скоро приедем, будь наготове.
– Я всегда наготове, ты знаешь.
После короткой перемолвки оба прижались к холодной стене вагона и стали жадно вслушиваться в стук колес. Вскоре поезд начал тормозить, поскрипывая и охая, и тогда, еще на ходу, мужчина рывком открыл дверь. Просветив зеленое море темной травы внизу, двое легко спрыгнули, покатившись кубарем.
– Стоять! Кому говорю стоять! Несносные паразиты, крысы!
Это кричал начальник охраны поезда, заметив, как удаляются вглубь две тени, но стрелять не решился и, перекрестившись, забежал обратно по металлическим ступеням внутрь, похлопав товарища по плечу, мол, не надо тратить на них время. А тем временем тени все удалялись и удалялись, изредка освещая себе путь фонарем, раздвигая руками длинные колосья общественных полей, прокрадываясь среди спящих деревенских домов, переступая через корни деревьев в сосновом бору, лежащем за последней сеткой рабица, оплетенной колючей проволокой.
В тишине леса, среди мириад звезд, томно сияющих где-то наверху, в глубокой синеве неба, беглецы сели прямо на землю и, немного отдохнув, впрочем, не зажигая фонаря, чтобы не выдать себя, снова пошли вперед, однако бодрость их с каждым часом все сильнее падала, пока, наконец, они, изможденные, не дошли до сияющей при тусклом свете луны реки. Вернее, речушки. Эта речушка была узкой и мелкой, но воды было достаточно, чтобы не цеплять дном старой лодки, в которую уселись путники, песочных барханов и старых покрышек, врытых в илистое дно.
