В 1965 году от рождества Христова СССР был на пороге новой стадии развития. Прошел съезд, потом Пленум, будущее определилось и стало потихонечку приходить: практически весь Новый Арбат был уже возведен, остальные успехи тоже были налицо. Я окончил школу и решал, что делать: строить дальше социализм и свою собственную судьбу в непротиворечивом единстве, или же искать какие-то приоритеты. Вопрос по тем временам неразрешимый, в ответ на песенку «а я еду за туманом» уже давно пели «за туманом ездят только дураки». Выход мог быть только в выходе из самой ситуации, и я отправился на поиски тех мест и обстоятельств, где обретается смысл жизни, подлинность бытия, а экзистенция разворачивается вопреки всему в самом своем привлекательном состоянии. Романтизм, от рождения заполнявший около двух третей моего «я», успел уже слегка выветриться, но вот сегодня я уже оцениваю тогдашнее состояние этой субстанции – где-то около четверти с хвостиком. Достаточно для принятия безумных решений, которые потом оправдывают себя сами как утилитарно оправданные.
И вот двукрылый самолетик несет меня над тайгой, у меня в кармане подъемные 43 рубля и справка, что я еду в Костромскую гидрогеологическую экспедицию эксплуатационного бурения Министерства геологии РСФСР рабочим по второму разряду – на усмотрение начальника экспедиции тов. Конюхова. А рядом со мной едет коза, привязанная веревкой за рога спереди и за ноги сзади, и я почему-то вспомнил античные глупости про коз и пастушков. Настолько она беспомощна и красива, и почему-то именно на меня она смотрела с надеждой – и с любовью. Черт-те что.
На некоторое время поиски высокого в жизни отошли на второй план, но зато первый план представился мне очень занимательным. Люди, к которым я стремился, чтобы понять сермяжную правду простой жизни, не затуманенную миражами цивилизации, не спешили откликнуться на мой незаданный, но очевидный вопрос. Они меня просто не замечали. Они ни разу не подняли на меня глаз – ни мужики, ни женщины, ни девушки. Только мальчишки любопытные стрельнут глазками и наутек. И что меня поразило: все в телогрейках, сапогах и бабы в юбках, а мужики в штанах. Все в ушанках. Все. Мода такая? Все живут в одинаковых домишках за одинаковыми заборами. Пахнет снегом, дымом и навозом. Солнце блестит – глаз не отворить. На голых березах – гроздья галок. Гомону от них! – музыка провинции. И движения – боже – они никуда не торопятся, не спешат! Разговор вальяжный, неторопливый, равнодушный, но с характерным костромским диалектом – съедают сдвоенную гласную в конце слова. «Понимашь?» «Выпивашь?» Я вспомнил тогда стишок шутливый:
«Хорошо нам, драконам:
День леташь, два отдыхашь»
При этом разговор острый, настолько находчивый и живой, что я никак не мог привыкнуть, вставить хоть словечко – мастера разговорного жанра живут вовсе не на сценах, – нет, они живут в Макарьеве, Судиславле, Буе, Галиче, и даже в Мантурово. Так сориентироваться на смысл и форму речевого оборота, так подрезать, так подколоть и так беззлобно посмеяться удачной шутке – это многопоколенческое искусство. Нам в городах оно не дано, увы.
Приехал. Вошел в избу. Очки запотели. Сидят парни, – голые по пояс, атланты – атлеты, в ватных штанах, неструганый стол, водка в стаканах, табачищу накурили как в жерле вулкана, смотрят, как я очки чиню.
Привет – привет. Вот, это я, к вам. – А, проходи. Садись. Деньги есть? – есть. Сколько? – 43 – Трешку гони. – Нате. Жрать хочешь? – Нет. – Пить будешь? – Ну, выпью. – Вот пей. – Куда мне столько? – ну как знашь. Как звать? – Андрей. – Ну, Андрей, держи хрен бодрей. Вот тебе раскладушка, вот спальник, вкладыши в понедельник привезут. Завтра поедем градирку ставить, долго не спи. – А у меня есть еда, привез с собой, хотите? – А что? – Ну вот: колбаса, сыр, чай, тушенка, а вот баночка ананасов, ну, как компот, консервы, у нас только появились. – Давай, ананасов я не ел еще. – А я ел, когда во флоте служил. Кислятина, маму его в юбки. Яблоки лучше. Особенно моченые, моя бабка делат. А ну, давай Петро, сгоняй к хозявам, спроси капусты бабкиной. Утрем нос москвичу.
