Я стояла раком на огороде, в широком
длинном платье, скрывавшем все мои прелести, и вырывала из земли
сорняки. Эти гады, как назло, после вчерашнего дождя, поперли с
удвоенной силой. И теперь грядки с луком и морковкой были заполнены
травой. На огород, как и на дом рядом, была наложена магическая
защита, так что я не боялась, что кто-нибудь увидит меня в
неподобающей для деревенской ведьмы позе.
Спина затекла, ноги болели, но
оставалось совсем немного, каких-то три грядки, а потому я упорно
продолжала «развлекаться» на огороде. Руки в матерчатых перчатках
совершали привычные движения, уничтожая гадкие сорняки. Можно
было бы, конечно, применить магию, но тогда оставался риск быстро
распрощаться с фигурой. А я любила то тело, в которое попала год
назад. Фигуристое, молодое, ладное, оно привлекало внимание мужчин
деревни ничуть не меньше, чем лицо. То тоже радовало глаз, и
посторонний и мой собственный. Ведьма, симпатичная, яркая, - вот
что отражалось в зеркале, когда я в него смотрела. И чтобы не
зарастать жиром, я старалась пользоваться магией не так часто,
большую же часть работ и в огороде, и в доме выполняла
самостоятельно.
Я разогнулась, схватилась за
поясницу, помянула незлым тихим словом все типы сорняков, известные
в этом регионе, и кое-как доползла до очередной грядки. Ничего,
ничего. Вот вырастут скоро и морковка, и лук, и я вознагражу себя
за все труды. С этими мыслями я снова склонилась над грядкой. Ну,
проклятые гады, идите сюда.
Добив минут через сорок-пятьдесят
последний сорняк на последней грядке, я походкой земной бабы Яги
поплелась в дом. Сейчас кофе бы, да с зефиром в шоколаде… Эх,
мечты. Что то, что другое осталось на Земле. А я – здесь, в теле
Арины, деревенской ведьмы. Впрочем, ей самой, попавшей в мое земное
тело, не слаще приходится. И тут уже не знаешь, кого из нас жалеть.
Я-то хоть в свое время фэнтези о попаданцах начиталась, быстро
разобралась, что к чему. А Аринке тяжко. Попробуй привыкни к земной
технике.
По утоптанной тропинке между грядок
я дошла до домика, небольшого, двухэтажного, сложенного из дерева,
потянула за дверь, перешагнула порог.
Меня встретил обалденный запах
свежесваренного борща. У деревенской печи хлопотала невысокая
полная домовушка Глашка. Она и готовила, и убирала, и закрутками на
зиму занималась. Настоящее подспорье для городской меня.
- Глаша, ты меня балуешь, - пошутила
я, помыв руки под струей воды в рукомойнике. – Вот сейчас как
наемся, в дверь влезать перестану.
Глашка повернулась от печи и окинула
меня насмешливым взглядом.
- Чтобы в дверь не влезать, тебе
ведро блинов за сутки съесть надо. А ты все фигуру блюдешь.
От Глашки не утаилось перемещение
наших с Ариной душ, она знала, кто перед ней, и успела нахвататься
у меня земных словечек, которыми порой щеголяла при разговоре с
деревенскими домовыми, вводя их при этом в ступор.
- Так сама ж говоришь, что мне жених
нужен, - отшутилась я и уселась на деревянную табуретку возле
накрытого скатертью обеденного стола, - а в деревне девки почти все
фигуристые, но не толстые. Растолстею – не возьмут меня замуж.
- Нужны тебе те деревенские, -
презрительно проворчала Глашка, - ты девка умная, городского
охомутать сможешь.
Я только хмыкнула. Городского, как
же. До ближайшего города нужно было ехать километров двести, не
меньше. Сами городские у нас не показывались. Так что мечтам Глашки
выдать меня за кого-то побогаче и познатнее сбыться не суждено. Но
говорить ей об этом смысла нет: рука у Глашки длинная, глаз острый.
Попадет мне полотенцем по макушке, а то и по шее заехать может
воинственная домовушка. Знаем, проходили.
Низкорослая, крепко сбитая, Глашка
таинственным образом умудрялась при необходимости достать даже до
потолка, по которому не раз гоняла тем же полотенцем мух. Ее глаза
меняли цвет в зависимости от настроения хозяйки. Сейчас они были
голубыми, а значит, Глашка довольна жизнью.
