Больше всего на свете я не люблю болтать. Меня выбешивают пустопорожние разговоры. Когда в лифте сталкиваешься с энтузиастом-болтуном, он не способен просто поздороваться и молча проехать три этажа, не задав пару штампованных вопросов.
Например, он спрашивает:
– Вы здесь работаете?
– Да.
– Ммм… – мычит он с интересом, будто не ожидал этого услышать. – Вам нравится работать в фирме?
– Да, – отвечаю и хочется добавить: «Я вижу тебя первый раз в жизни. Чувак, неужели ты думаешь, что я сейчас начну резать правду-матку?! Шеф – урод, свалил в отпуск, повесив на меня все дедлайны!»
Молчу и изучаю цифры на панели лифта.
Энтузиасту неймётся – проехали всего один этаж, осталось два. Паника! Если ничего не спросить, лифт рухнет.
– Вы с обеда? – спрашивает он.
– Да, – отвечаю.
Если можно назвать полноценным обедом пакет с крекерами и банку колы, от которой у меня изжога.
– Откуда вы? – спрашивает он, уловив мой акцент.
Несмотря на мою довольно экзотичную внешность – результат жаркой межрасовой любви – акцент у меня совершенно определённый, не вызывающий никаких сомнений о славянском происхождении. Хотя славянской крови во мне нет и капли, чего нельзя сказать о прошивке мозгов.
Я знаю, как нужно отвечать на подобный вопрос, но во мне просыпается упрямство:
– В смысле?
У энтузиаста разрыв шаблона.
Он слегка хмурится:
– Ну… Из какой страны? – пытается он вернуть разговор на привычные рельсы.
Понимая, что всё-таки я псих и место мне на мягком диванчике психоаналитика, отвечаю:
– Я отовсюду.
В конце концов сказал как есть. И сам не знаю, откуда я: родился в одной стране, потом ребёнком меня перевезли в Россию. Там я учился в школе и даже поступил в «Тмутараканский» государственный университет – сокращённо ТГУ. Русские любят аббревиатуры и сокращения: универ, магаз, комп, гостишка… Доучивался я в Европе, работал то там, то тут. А потом попутным ветром глобального финансового кризиса меня занесло в Азию. За последние десять лет переезжал три раза. Разве всё расскажешь?
– Оу… – Энтузиаст выглядит растерянным, но время уходит, лифт поднимается, а он так и не сказал самого главного:
– У вас красивый рюкзак!
– Угу, – киваю я, разглядывая попутчика.
Всё, что приходит на ум – «у вас отвратительный галстук» – не высказать словами. Я стараюсь передать эту информацию выражением лица. У меня получается, насколько можно судить по отражению в зеркале за спиной у энтузиаста.
Двери лифта открываются.
– Удачи вам! – воодушевлённо восклицает энтузиаст и бежит по своим делам, уже забыв обо мне.
Не удивлюсь, если разговор его удовлетворил. Он похвалил себя за вежливость и социальные навыки. Возможно, встретив меня в лифте ещё раз, он воскликнет:
– Привет, дружище!
А как иначе? Двух случайных столкновений и пустых дежурных фраз достаточно, чтобы формально называть меня другом. А если завтра я наглотаюсь пилюль и двину кони, он скажет другому попутчику:
– Я знал его. Он был забавным балагуром. Кто бы мог подумать, что так кончит.
И это станет началом новой «дружбы».
Мне стало немного не по себе от того, что обо всём этом я успел подумать за те десять секунд, пока шёл до рабочего места. Я сел за стол, лениво потянулся. В животе безобразно замурлыкало. Я ненавижу всю эту неконтролируемую физиологию. Осознавать, что ты подвержен тем же телесным слабостям, что и другие, почти невыносимо. Тело всё время что-то выделяет, и это что-то всегда отвратительное. Оно плохо пахнет и плохо выглядит. Содрогаюсь от мысли, каким оно может быть на вкус. А ведь кто-то пробует. Так, на этом лучше остановиться!
Я беру бутылочку с дезинфектором, выдавливаю каплю геля на ладонь и тщательно втираю в кожу. Запах спирта успокаивает нервы. Достаю из рюкзака сотовый, протираю влажной салфеткой и кладу перед собой на стол. Потом новой салфеткой протираю клавиатуру. Загорается монитор – пора работать!
