«Сказка наполовину рассказана,
когда её рассказывает только один человек».
~ из «Саги о Греттире
Сильном»
Алиса
Ордо
Всякий знает: как придёт Нурмалинн —
за порог без нужды не ходи. В осенних сумерках кромка зримого мира
крива и ненадёжна, того и гляди забредёшь куда не следует или
встретишь тех, кого лучше не встречать.
Это время, когда сплетаются в тугой
клубок знакомые дороги и неведомые тропы и разгораются над
застывшими лесами зелёные Лисьи Огни — то Безымянный несёт свою
стражу, оберегая род людской от жадной Темноты. Ткачихи связывают
узлами судьбы смертных и богов, и если не хочешь помешать ненароком
— не берись за пряжу и не тки полотна. Падают с чёрного неба
хвостатые звёзды, а человеку одно дозволено: сидеть у тёплой печи и
за страшными сказками денно и нощно жечь свечи, да побольше.
…Как раз о свечах я и забыла. Их
всегда приносил Анджей, и до сегодняшнего дня я и не думала, что
надо зайти в свечную лавку. Весь год мы пользовались светляками —
дядя не выносил тусклого света, — и брат покупал всё положенное по
нурмалиннскому обычаю перед самым праздником. Но теперь некому было
позаботиться об этом, а я, может, в глубине души всё ждала: вот
сейчас он переступит порог, скинет плащ и положит на край стола
свёрток с можжевеловыми свечками. И скажет что-нибудь такое… Разом
насмешливое и ласковое.
Но как начало темнеть — то есть
сразу после обеда, по альфхёльмской злой осени, — пришлось признать
очевидное. На Даргой уже спускались сумерки, когда я, путаясь в
подоле юбки, мчалась домой по едва припорошённым снегом улицам. В
прошлом году город и окрестности побелели ещё в середине
листобоя[1], нынче же зима будто вовсе не собиралась приходить —
даже озеро не замёрзло. Холодные ветра давно оборвали пожелтевшую
листву с берёз и теперь сердито, словно от безделья, трепали ели на
берегу. Старый Рамо у городских ворот качал головой и каждый день
бормотал, что не припомнит такого бесснежного грудня[2], и это,
конечно же, к гнилой зиме и большим бедам. У него всё было к бедам:
и крутая радуга над озером, и всполохи Лисьих Огней в небе над
Дождливой горой, и серебристые круги вокруг луны холодными ночами.
Но Нурмалинн без снега, ясное дело, хуже прочего.
Свернув на Озёрную улицу, я сразу
увидела долговязую фигуру, топтавшуюся у наших ворот. Не
раздумывая, юркнула обратно за угол дома и ругнулась сквозь зубы.
Штирр побери! Принесло ведь… Только вчера его маменька длинно,
скучно и многозначительно рассуждала о недопустимости неравных
браков и всяких выскочках, что стремятся попасть в дворянскую
семью, а Йорик уже снова под окнами бродит. Этак нура Гант скоро
наш дом подожжёт, даром что никто в их благородное семейство не
рвётся. Благородства в нём на два поколения, а третье было такими
же лавочниками, как мы с дядей, но разве теперь кто вспомнит об
этом?
Я вздохнула, покрутила головой по
сторонам. Обойти да пробраться через лавку? Так вечер уже — Алесард
наверняка запер дверь. Осторожно выглянула из-за угла: стоит, снег
сапогами мнёт. И не холодно же ему! Хотя в меховом плаще чего
мёрзнуть… Это я, глупая, в платке выскочила — ведь только до
свечников сбегать собиралась. А тут вот что...
Я ещё немного попрыгала на месте,
тщетно стараясь согреться и разрываясь между жалостью и
раздражением, но довольно скоро перестала чувствовать пальцы на
ногах. Пришлось признать, что стоять здесь и дальше никак не
получится. Я досчитала до десяти и, приготовившись к мучительному
разговору, направилась к воротам.
— Алиса! — засиял рыжий Йорик. — А я
вот... Вас жду. Книгу новую принёс.
Он неизменно говорил мне «вы», хотя
мы были знакомы, сколько я себя помнила. В детстве с одного берега
прыгали в озеро и на одно болото бегали за клюквой, и была я
«Алиска-сосиска», но года два назад вдруг стала «Алисонька» и
непременно на «вы».
