– Только идиот не заметит, что она со
странностями!
– Не смей так говорить о моей
дочери!
Голоса за стеной раздавались всё
громче. Казалось, они вот–вот проломят тонкую стенку и мощным
потоком обрушатся на мою голову. Это всё родители. Они который
вечер продолжали ругаться, уже даже не пытаясь это скрыть.
– Я просто хочу помочь! Поверь, эта
терапия пойдёт ей только на пользу, – голос отчима стал мягче,
елейнее, противнее. Как липкая патока из магазина сладостей. Если
упала на штаны – пиши пропало: отодрать её невозможно.
Но, как ни странно, это успокаивало
маму, которая после всех этих выяснений отношений всегда бежала в
мою комнату, прижимала меня к груди и долго гладила по голове, не
отпуская. Думаю, она сама жалела, что всё ему тогда рассказала.
Уверена, если бы решающее слово было за отчимом, то чемодан с моими
вещами уже стоял бы на улице. И вот, наконец, у него появился
повод.
Неделю назад маму вызвали к нашему
школьному психологу. Нашли что–то в моих документах.
– Ив, детка, ты не могла бы войти? –
я вспомнила, как дрожал мамин голос, когда она выглянула из
кабинета мисс Гейли.
– Посиди здесь, Пейн, это недолго! –
шепнула я, вставая со скамьи и переступая порог.
Школьный психолог мисс Гейли в своих
больших очках и цветастых нарядах была похожа на большую яркую
стрекозу. Она всегда поила меня чаем, смеялась и говорила, что все
дети в моём возрасте большие выдумщики. Но женщина, сидевшая за
столом, ею не была. Она напоминала нашего завхоза мистера Броди –
высокого толстого мужчину с мясистым носом и красным лицом. Только
брови у неё были не кустистые, а тонкие, как усики у таракана.
– Иветта, пожалуйста, садись, –
женщина указала на стул так, словно до этого я не приходила сюда
дважды в неделю. Будто на нём не успел вырисоваться отпечаток моей
пятой точки, и я не единственная, кто из всего класса посещал этот
кабинет.
– Меня зовут Гертруда Айлидж. Но ты
можешь звать меня просто Гертруда. Я временно заменяю мисс Гейли.
Думаю, мы с тобой подружимся, – улыбнулась она.
«Это вряд ли», – подумала я, глядя,
как уголки её губ растягиваются, пытаясь достать до кончиков
«тараканьих усиков».
– Видишь ли, Иветта, мисс Гейли
отмечала в твоём школьном деле некоторые… странные вещи. Вещи, –
замялась психолог, – которые ты якобы видишь.
Я испуганно обернулась на маму.
– Ой, она у нас такая фантазёрка! –
та нервно хихикнула, сжимая мою руку.
– Не сомневаюсь, Леонора. Можно, я
буду звать вас так? – строго посмотрела на неё мисс–усатые–брови. –
Я ознакомилась с результатами тестов, которые проводила предыдущий
школьный психолог. Первые симптомы в девять лет. Сейчас вашей
дочери двенадцать, а видения не проходят.
– Понимаете, у Ивви мало друзей. Вот
она иногда и придумывает себе воображаемых. Это просто такая игра.
Это же дети. Я права, Ив? – она повернулась ко мне.
Когда мама делала такой взгляд, я
понимала, что она хочет, чтобы я ответила «да». Не важно, так это
или нет. Но, что бы я сейчас ни сказала, мы обе знали правду.
– Выдуманные друзья? Поздновато для
такой большой девочки, – возразила Гертруда и тоже обратилась ко
мне: – Ив, ты же понимаешь, что они ненастоящие?
– Разумеется, – послушно говорю я и
уверенно смотрю в её глаза.
Лицо миссис Айлидж приобретает
смущённый вид. Видно, что она мне не верит. Не верит и маме.
Женщина открывает папку, на которой большими буквами написаны мои
имя и фамилия. Из неё выпадают листы. «Задержка в развитии»,
«апатия», «нервный срыв», «подозрение», «отклонения» – можно
ухватить мелко отпечатанный шрифт на падающих страницах.
– Тебя беспокоят головные боли? –
внезапно спрашивает психолог.
– Иногда… – уклончиво отвечаю я.
Мама нервно кусает губы, сжимая
сумочку. Я уже чувствую, как она хочет взять меня за руку и
выскочить из кабинета. Этот психолог не привыкла спокойно пить чай,
ставя «одобрено», «без отклонений от нормы». На её столе даже
кружки нет.
