– Алиска, ты где ходишь? Тебя Горгулья обыскалась. Злая как черт! Ты чего опять натворила-то? – Громогласная Нинка бежала по коридору с выпученными глазами, будто за ней гналась толпа хулиганов.
– Ничего я не творила, – буркнула девочка и отвернулась к окну, давая понять, что не желает общаться.
– Я же твоя подруга, – Нина уперлась локтями в подоконник и заглянула в лицо Алисе, – волнуюсь за тебя. Эй, ты плачешь?
– Не плачу я. – Палец с обгрызенным ногтем мазнул по мокрой щеке. – Чего ты ко мне прицепилась? Иди куда шла!
– Вот ты чудная, а! – Нина совсем не обиделась. – Говорю же Горгулья тебя ищет, вот я и прибежала сюда. Она не знает, где ты обычно прячешься, и злится. Но я-то твоя подруга, потому не сдала ей, сама пришла.
Нина Усатова никогда не была Алисе подругой, но говорила об этом постоянно, часто не к месту. Да и вообще более непохожих друг на друга людей сложно себе представить: Нина шумная, деятельная, гроза всего интерната; Алиса – тихоня, забитая серая мышка, живущая в своем собственном мирке, куда посторонним вход категорически запрещен. К тому же Нина на три года старше и по меркам интерната Алиса для нее малышня, на которую никто не обращает внимания, но тайно завидует, потому как у тех больше шансов попасть в новую семью. Усатова просто назначила Алису своей подругой, или, как говорила она сама, – взяла шефство над младшим товарищем.
– Я не кондиция, – в порыве откровения признавалась Нина. – Все хотят здорового карапуза с хорошей наследственностью. Точно мы какие-то щенки на выставке, а не люди вовсе. Они приходят: осматривают, ощупывают; улыбаются тебе в лицо, потом идут к директрисе и просят личное дело. А у меня там черным по белому написано: предки алкаши запойные, оттого и ребеночек с пороком сердца родился. Может, и я бы с ними спилась, вот только, – на этом месте Нина всегда замолкала, прикрывала глаза, силясь справиться с подступающими слезами, и лишь потом продолжала говорить, – батяня мой психованный матушку ножом запырял, прямо возле нашего дома. Труп в канаву сбросил, а сам вернулся и спать завалился, как ни в чем не бывало. Утром проснулся весь в крови, ничего не помнит. Менты за ним пришли через неделю, да он трусом оказался, повесился, пока они дверь ломали. А ведь когда-то на «Скорой» фельдшером катался. Потом вдруг запил, его и турнули, кому алкаш на такой ответственной службе нужен. Ну начал он ремонтами по квартирам промышлять, брал небольшие шабашки, а там куда ни плюнь – нальют. Вот он и скурвился окончательно.
