***
Во дворе «Камчатки» женщина-панк Инесса, сидя на ступеньках, плачет так, что слезы капают с носа:
– Цой рассудит… Цой, блядь, за меня пизды даст… Даже ангелы не помогут…
Кричит кому-то:
– Хорошо смеется тот, кто смеется последним! Я это говорила группе «Агата Кристи» – я это говорю тебе!..
Продолжает:
– Я тогда не виновата была, когда он меня в первый раз ёбнул. Это Новый Год был. А я на унитазе заснула. Думала, что дома. Соседей нахуй посылала. С лестницы спустил без трусов. Четыре этажа. Никто не заступился.
Потом, уже успокоившись, танцует и выкрикивает: «Алиса! Кино! Хайль Гитлер!» верхним этажам.
***
Подорвался на мине. Ударило о скалу – и, знаешь, пока летел, вспомнил себя до самого детства. Как мне полгода было, год. Да, правда: когда понимаешь, что сейчас умрёшь, вся жизнь проносится. И даже то, чего не помнил, всплывает. Ну и вот.
Потом нас собрали, в вертолёт загрузили. А я, контуженный, выбрался из-под трупов, в кабину пилота вылез и руку ему на плечо положил. Он и умер на месте. От разрыва сердца. Нет, вертолёт не упал, штурвал второй пилот перехватил. Я к семье умершего ездил несколько раз. В Иванове живут. Не обвиняли, нет, но всё равно тяжело. Сейчас чего-то связь потерялась.
А ещё караван, помню, брали в Кабуле. Столько золота никогда не видел! Набираешь в руки изумруды, рубины, сапфиры горстями – и смотришь, как они сыплются. У нас потом назад отбирали. Раздевали догола, во всех дырках искали, не осталось ли чего.
***
– Анна Анатольевна, можно тётя Аня.
Работники библиотеки артиллерийского музея подкрашивают осыпающиеся картины, реставрируют статуи каких-то лошадей, собирают газетные подшивки, которые вряд ли кто-то станет читать; шарканье тапочек разносится по этажам гулким эхом. За год в эту библиотеку согласно статистике приходит до двух десятков новых читателей.
Ветхие редкие книги с ерами не выдаются на руки. Работники с гордостью показывают черно-белые фотографии, на которых запечатлена просушка фонда после потопа. Тётя Аня работает в отделе реставрации почти бесплатно вот уже тринадцатый год. Новых сотрудников найти непросто.
– Нам нужен человек, который умеет на компьютере. Зарплата, правда, номинальная, но мало ли. Мало ли, ну а вдруг. Вдруг кто-то умеет на компьютере.
Мы на это ничего не отвечаем, хотя намек явно обращен кому-нибудь из нас.
– Ничего сложного, правда? Ничего ведь сложного! А вы боялись, – говорит тётя Аня, а взгляд её разъезжается за толстыми стеклами очков.
Она показывает, как держать кисть, чтобы промазать картон клеем ПВА: взять в кулак, а не тремя пальцами. Сотрудникам библиотеки приходится выдумывать, чем занять студентов-практикантов, которым еще нужно идти на основную работу.
Тётя Аня хочет забить всеми своими вопросами типа «ну хотя бы чуть-чуть интересно?» эту гулкую нежилую тишину, эту пропасть разницы в возрасте между нами и ею. Нам, видимо, тоже неловко, поэтому мы постоянно смеемся над ней и над всем, что вокруг. Смех заводится с полуоборота. Тётя Аня добродушно не обращает на это внимания.
Она говорит нам: «Вы как хотите, а я поем», она предлагает печенье со сливочной начинкой, она даёт каждому в руки по чайному пакетику. И мы держим в руках эти пакетики, и смешно оттого, что вся она такая нелепая, что половины слов ее речи не разобрать. Но при этом она хранитель библиотечного фонда и, в общем-то, неплохая женщина. Я вытряхиваю из выданной мне желтой чашки ошмётки сушеной рыбы и завариваю свой пакетик.
Солнце рикошетит от шпиля Петропавловки и согревает гравий, пропитанный льдом. Устоять очень трудно. Танки, пушки, ракетный комплекс. Мелкими шажками, чтобы не грохнуться, я иду через двор музея в сторону служебного выхода мимо гаубиц, которые почти одинакового цвета с мерзлым газоном. Меня попросили отнести тяжеленные книги на реставрацию из одного крыла здания в другой. Проход внутри здания перекрыт по какой-то причине.
