В библиотеке моей на верхних полках в прихотливых позах стоят фарфоровые фигурки дель арте.
Они мне достались по наследству. Я рассчитывал получить в наследство дом на берегу. Но выдали только коллекцию фарфора.
Я попросил выдать мне всё же дом. Но когда пришли забирать фарфор, я согласился на фарфор.
Постепенно привык к нему. Особенно к фигуркам этим. Смотришь на них и вспоминаешь, что мир полон чужой жадностью.
И не одной! Чужие жадности охотятся за моей маленькой круглоглазой жадностью. Она у меня трогательная, беззащитная. Как зайчонок какой. А у других жадности – ого! Размером с плотоядную лошадь, с полярного медведя, доедающего Санта-Клауса. Зубищи!
Чужие жадности не дают жизни моей крошечной жадности. Они преследуют её и терзают. Это ужасно. Ужасно.
Я вот думаю устроить фотосессию. Мои личные грехи в интерьере. Симпатичное Чревоугодие сидит с аккуратной Похотью в гостях у доброй Лени. Потрескивают дрова в чистеньком камине. Чай. Монокли. Умное Уныние играет с прекрасным Гневом в шахматы. Смотрят друг на друга ласково. Тщеславие протирает тарелки. Зависть разносит печенье. Чашки. Молочники со сливками.
А в заиндевевшие окна на это Рождество смотрят перекошенными злобными рожами пять моих забытых в овраге добродетелей. Сердечность тянет из валенка финкарь:
– Погреемся тута… Ничё… Целомудрие! Или как тебя там?! Обойди дом сзади! И Кротость прихвати, как огонь зачнётся – первыми ринетесь! Щедрость растолкайте, на ней вывозить будем кое-что кусками на выбор!
Раньше я был нормальным. А теперь – нет.
Мозг постепенно порабощает моё жаркое ладное тело. Вероятно, это старость.
Раньше мой мозг был маленьким и робким, не встревал в принятие важнейших решений. Как и у любого мужика, мозг мой был досадной нагрузкой на органы репродукции. И спирт помогал нагрузку мозговую на органы репродукции снизить до нормального уровня «выкл.».
А теперь мозг как-то осмелел, смотрю. Диктует условия, выявляет логику происходящего.
Страшно. Чувствуешь себя мозговым инкубатором вроде гражданки Рипли.
Как всем прекрасно известно, работаю я с восьми лет. Как женился.
Меня сразу погнали взашей из второго класса, и я был вынужден пойти работать в ближайшие каменоломни.
Потом был танкер. Списан. Сучкоруб. Леспромхоз. Потом я мыл золото на драге. Сидел. Академия наук.
Потом мне исполнилось десять. У меня уже дети, я пошёл в бизнес. Начал очень удачно. Биржа, опционы, залоги, кредиты на системе, снова биржа, успех за успехом. Через три года успехов в бизнесе и коррупционных скандалов с генеральным прокурором, слава богу, нашёл на улице триста рублей и купил себе первые в жизни штаны. Ношу не снимая до сих пор.
А дальше уже по накатанной всё. Тридцать лет – лейтенант! Сорок лет – старший лейтенант! Сорок пять лет – младший лейтенант! Азартная попытка государственной измены. Сразу капитана дали. Вставили зубы. Запись в личном деле: «склонен к карьеризму, завистлив, седобород, не спит годами, отлично смотрится в чёрном».
Теперь сторожу склады. Семья счастлива. Смотрю на прохожих дерзко.
И всю жизнь меня окружают алярмисты всякие, катастрофисты и свидетели Армагеддона. Они рассказывают мне про то, как все будет ужасно. А я ещё из себя всю пыль каменоломни не выдохнул. Но слушаю их, румяных. Про грядущий кошмар.
Совещание сегодня было посвящено неизбежному и кошмарному концу ужаса катастрофического апокалипсиса последних дней гибели обречённого светопреставления.
Нынешние алярмисты – они как и прежние алярмисты. Но, конечно, гораздо более готовые, умелые и решительные. Знают решительно всё. Не подохнут, как прежние, из-за подмёрзшей картошки и драки над ней.
