Весы говорят мне, что при моем росте тридцать килограммов веса – посмешище, простое посмешище, не более. Весы многое мне говорят на самом деле. Они говорят, что стоит обратиться к врачам… стоит ждать помощи… Но у меня кровь идет изо рта, и легкие сворачиваются в трубочку. Да и выворачивает меня… Кровью. И звать на помощь уже… поздно. Если бы еще были в этом мире сейчас те, кого можно было бы позвать… Если бы они просто были, существовали…
Красная стрелка дернулась, поползла от цифры «тридцать» влево, когда я небольшим шагом отступила назад, чувствуя смену холодного пластика весов на теплоту пушистого напольного покрытия.
Комната вокруг мерцала и пульсировала, расширялась и уменьшалась, разве что не хрустела стенами, но и до этого, казалось, было недалеко. Зеленые обои в белый цветок, полосатый зеленый диван и коричневый палас смешивались друг с другом, порождая странную картину, а широкое окно, занавешенное желтоватыми шторами, и вовсе вызывало тошноту.
Я, отступив уже от весов, опустилась на край стоявшего в самом углу кресла, но соскользнула с него и почувствовала копчиком бетон, скрывавшийся под напольным покрытием. Дрожь пробежалась по моему позвоночнику вкупе с тупой болью.
Все хорошо… Все хорошо… Это не страшно…
Жмуря глаза, я оперлась о руки и поднялась, придерживаясь за край сидения. Колени мои дрожали, а ноги подкашивались, когда я с трудом села обратно в кресло, закатав край левой штанины, обнажив кости, что сплетались под кожей с венами и остатками мышц в странные узоры плоти.
– Все нормально… – ударом ладони на моей лодыжке отпечатался темный синяк, который расплылся на коже пятном порванных сосудов. Стало еще больнее, тошнота подкатила к горлу, и я кашлем выпустила из своих легких мокроту с кровью, согнувшись и схватившись за взорвавшийся тупым нытьем живот.
Ни черта не нормально… Но соберись, соберись! Запиши в тетрадь… Запиши! Надо все записать! Не забыть бы…
Тридцать… Тридцать килограммов костей и мяса еще способны двигаться, думать, писать… Рассуждать! Они на это способны… Способны!
Черная ручка быстро-быстро зачиркала по бумаге. Я выводила своей дрожащей рукой буквы, то и дело вытирая глаза от слез, которые все равно продолжали прибывать. Слово следовало за словом. Строка бежала за строкой. Тетрадный лист в клеточку витал передо мной в тумане боли, вспыхивая черной гелевой пастой, словно пулевыми ранениями.
«Сегодня шестое мая. Мой вес равен тридцати килограммам. Это чуть меньше, чем вчера. Рост не изменился, конечно же. Еды почти не осталось… консервы я открыть не в состоянии, а электричество покинуло мой дом уже как несколько дней.
Синяков у меня все больше, а сил что-то делать – все меньше. Но я не сдаюсь, нет… Я стойко сижу на месте, проверяю свое здоровье и… давлюсь таблетками.
Вообще, это все очень интересно… Вся эта история… Но я уже приводила ее на прошлых страницах. Кажется, не единожды».
Писать расхотелось, да и сказано было уже все возможное. Я отложила ручку, а тетрадь легла обратно, она оказалась на краю кресла простой кучкой клетчатых листьев в зеленой обложке, исчерченной линиями белых, красных, и черных ниток, шедших вдоль ее корешка.
Короткого взгляда по сторонам мне хватило, чтобы понять, что комната не меняется, но вот мои глаза начинают давать ощутимый сбой. Медленно проведя ладонью по воздуху, я в этом убедилась окончательно. Все рябило и блестело, перемешивалось друг с другом, будто моя рука скользила по мутной воде.
Стены в белый цветочек были грязными и какими-то… монохромными. Они выцветали и наливались красками попеременно, представляя из себя ту еще картину.
