Твоих глаз болотная зелень:
Каждый взгляд в глубину, до нутра.
Через кровь, через пули и темень,
Будет так – здесь, сегодня, вчера.
И, вгрызаясь в остатки надежды,
Сиплым выдохом в губы твои:
Ты моя. Ты моя, как и прежде.
Ты моя по законам любви.
Ты моя, даже если не вместе,
Там, где треплются неба края,
Где вой волчий звучит вместо песни,
Ты моя. До последнего вздоха моя
А. Ковалевская
Стэлла
Лучи заходящего солнца играли со струями воды. Фонтан журчал, переговариваясь с деревьями, отвечающими ему шорохом листьев. Зачерпнув в ладонь воду, я пропустила её сквозь пальцы и положила руку на колено. Озорной лучик заинтересовался бриллиантами обручального кольца. Те засверкали, демонстрируя всё своё великолепие, и я ненадолго засмотрелась на них. Вытерла руку о тунику и соскользнула на землю к дочери.
– Пойдём домой, – присела рядом с ней на нагретую гальку.
Надия с сосредоточенностью перебирала камешки. Взяла один, большой, плоский. Чем-то он её не устроил, и она отложила его. Взяла другой, ещё больше. По форме он напоминал неправильный треугольник. Одна грань была тонкая, другая -шириной с сантиметр. Он ей тоже не понравился. Зато третий – ещё больше первых двух – пришёлся по душе. Дочь положила его перед собой, придвинула к нему тот, что уже лежал около её сандалии – аккуратный, кругленький. Нашла третий.
– Красивый какой, – я взяла его в ладонь.
Он был идеальной продолговатой формы. Чёрный, блестящий, с едва различимыми крапинками.
– Это камень-мама, – Надия забрала его и вернула к остальным. Её крохотные пальчики прошлись по нему с особенной детской любовью. – Он должен быть самый красивый. Мама всегда самая красивая.
Рано начавшая говорить, она уже почти не картавила. Только буква «р» порой звучала мягко. И эта мягкая «р» служила мне напоминанием о том, что совсем недавно Надия была крошечным, завёрнутым в розовое одеяльце комочком.
– А это папа? – показала я на большой камень.
– Да.
– А это? – на маленький кругленький.
– А это дочка.
Я улыбнулась. Искоса посмотрела на собравшую всю «семейку» в формочку для песка Надию. Взяла ещё один камешек, совсем крошечный, и положила к остальным.
– А это кто? – дочь сразу же подняла взгляд.
– Горошинка, – ответила я и, встав, протянула ей раскрытую ладонь.
– Горошинка? – Надия пошевелилась, и галька зашуршала под её коленками. Дочь достала крошечный камень и придирчиво осмотрела его, положив на ладошку. Потом убрала все четыре в карман кофты. Наверное, решила, что он достаточно хорош, чтобы лежать вместе с остальными.
– Просто горошина, – помогла ей подняться.
Она задрала голову. Я улыбнулась. Пальцем коснулась кончика её носа, и она забавно поморщилась. Все говорили, что Надия похожа на меня. Наверное, так и было. Тёмные волосы, болотно-зелёные, с коричневыми крапинками глаза. Только взгляд в точности как у Алекса. В дочери я видела именно его: в каждой её улыбке, в том, как она хмурилась, слышала его смех в её. Желание стать в буквальном смысле единой с Алексом воплотилось в ней. Я могла часами смотреть на неё, когда она спала, когда бесстрашно играла с превращающимися рядом с ней в щенков доберманами, когда водила карандашами по бумаге.
– Папа опять будет занят? – дочь снова посмотрела на меня. Я держала её за руку, но вела к дому меня она.
– Папе нужно поработать, чтобы потом всё время быть с нами.
Дочь горестно вздохнула. Отпустила мою руку и побежала вперёд. Взлетела к двери и остановилась, нетерпеливо приплясывая на месте. Её пушистые волосы разметались по плечам, камни оттягивали кармашек тонкой шерстяной кофты. Дождавшись, пока я поднимусь, она потянулась к ручке двери, хотя знала, что открыть сама её не сможет. Скользнула в образовавшуюся щель, как только я помогла, и бросилась в глубь дома.
