Метель пела, убивая. Тихо так и даже ласково. Видимо, чтобы было не очень страшно.
Снег летел во все стороны: строил сугробы, заметал тропинки, покрывал деревья. Он был белым и чистым, но холодным. Ветер дул с севера: приносил мороз и еще больше белых хлопьев. Природа уже не пыталась сопротивляться. Спокойно стояли деревья, лежала под снегом земля. Все вокруг замерло, ожидая, когда успокоится небо. Оно висело так низко, что, казалось, вот-вот рухнет. Солнце совсем пропало за тучами, из которых все валил снег.
Девушка, с трудом пробиравшаяся сквозь метель, выглядела беспомощной, маленькой и хрупкой по сравнению с бушующей стихией. Нездоровый румянец покрывал ее обветренное лицо; щеки пылали; она была очень худой и изможденной. Она подставляла обожженную холодом ладонь козырьком ко лбу и пыталась разглядеть дорогу. Она еле-еле переставляла ноги. Тело не слушалось ее, умоляло повернуть назад, но она продолжала идти. Снег слепил глаза, мороз кусал щеки и губы. Девушка глотала ртом ледяной воздух, надеясь отдышаться. Она знала: остановится – упадет. А падать нельзя, никак нельзя. Поэтому она шла.
А метель пела ей колыбельную, бросала снежинки в лицо и просила развернуться. Прийти домой, сесть у теплой печи и уснуть. Но девушка шла. Так они и боролись: вьюга бушевала, а девушка искала в себе силы, чтобы сделать еще хоть несколько шагов. Но на нее обрушился порыв ветра. Она споткнулась и упала на колени. Хотела встать, но не смогла. Горячие слезы катились по онемевшим щекам. Она попыталась ползти, продвинуться вперед еще хотя бы на пару жалких сантиметров. В голове стучал пульс, глаза щипало, ноги будто исчезли вовсе. Она закрыла лицо руками: хотела зарыдать в голос, но сил плакать не было. Еще раз попробовала подняться – новый порыв ветра повалил ее на снег. «Только не теряй сознание, Велимира, только не закрывай глаза…» – лишь успела подумать она и стиснула зубы, но метель больно хлестнула ее по щеке. Глаза сами собой закрылись. Она потеряла сознание.
Ее лицо сливалось с заметающим ее снегом.
Самые ранние воспоминания перемешиваются и сливаются в какую-то странную неоднородную массу в голове. Так говорили все, кого Велимира спрашивала о детстве. Она удивлялась, когда это слышала. Сама она бережно хранила свое первое воспоминание и доставала его из глубин подсознания, когда становилось особенно тоскливо.
Весь мир качается в такт тихому голосу, напевающему давно знакомую колыбельную песню. Качаются сучки на досках над головой, качаются бревна на стенах. Весь мир – колыбелька, привязанная к крючку на потолке. Малышка поднимает ручки и разглядывает свои по-детски пухлые пальчики. Перебирает их, трогает другой рукой, пробует укусить…
Ой! Больно! Из глаз текут соленые слезы, а из горла вырывается крик. Ласковый голос стихает, и чьи-то мягкие руки аккуратно подхватывают ее. Теперь малышка видит молодую женщину с самой теплой на свете улыбкой и самыми красивыми темными глазами. На голове у нее красный платок, оттеняющий чуть смуглую кожу. На щеке родинка. Велимира протягивает к ней руки, трогает ее нос, глаза и губы. Она и думать забыла о боли и слезах. А женщина тихо смеется и в ответ тоже трогает нос, глаза и губы девочки. Тогда казалось, что мама уже совсем старая, но позже Велимира поняла, что ей тогда и шестнадцати не было, наверное. Снова льется тихий, теплый голос. Он проговаривает какие-то непонятные слова. Малышка пытается найти среди них знакомые, но глаза сами собой закрываются. Мягкие руки качают ее.
Вдруг, как из другого мира, доносится громкий низкий голос, так непохожий на мамин. Велимира вздрагивает, просыпается и тут же, сама не зная почему, начинает плакать. Но на этот раз никто не успокаивает ее. Наоборот, она тут же оказывается в своей колыбельке. Никому не нужная. От этого плакать хочется еще сильнее. Малышке кажется, что из глаз целую вечность текут слезы. Но она уже устала грустить.
