Наверно, нет человека, который любил бы звук будильника. Что она только не пробовала! Ставила на звонок любимую мелодию (после чего сразу начинала ее ненавидеть). Совсем убирала звук, оставляя только вибрацию (по утрам телефон звучал, как мчащийся скорый поезд). Пыталась просыпаться до того, как должен был раздаться звук. В общем, война велась долго, по всем правилам: с разведчиками, хитроумными планами, взрывами мостов, – но не в ее пользу. Вот и опять Веру Павловну разбудила отвратительная вибрация, напомнившая советскую стоматологию и произведшая тот же эффект. Она подняла голову от подушки и лихорадочно надавила сенсорный экран (дьявольское изобретение человечества!) Кстати, что всегда удивляло Веру Павловну: разблокировать экран специально часто не удавалось, а вот если ухом во время разговора, то – пожалуйста. Как любила ядовито замечать подруга: «Это просто у кого-то очень толстые щеки!» Мысленно Вера Павловна лихорадочно прикинула, какой сегодня день недели, и поняла, что не воскресенье. Что-то показалось ей необычным в привычной утренней тишине, но сил анализировать еще не было. Не открывая глаз, она повернулась на бок, подогнула колени – все, как учила тренер по йоге (45 – возраст все-таки!), и села на диване. На секунду, буквально на секунду, мелькнула сладко-предательская мысль: «Еще 5 минут!» Но была отвергнута. Утренняя ежедневная борьба с собой закончилась победой долга перед Отечеством, и Вера Павловна открыла, наконец, глаза.
То, что произошло дальше, трудно описать словами. Ужас быстро заполнил ее с головы до ног, дыхание стеснилось, а сердце, вначале остановившееся, билось, как после долгого бега. Дедушка Фрейд, а Вера Павловна любила дедушку Фрейда, называл это состояние ощущением кризиса рождения. «Всякое состояние беспокойства есть болезненные ощущения первого отделения от матери». Если бы Вера Павловна была дамой 19 века, она бы, вскрикнув, картинно упала в обморок. Но Вера Павловна любила психологические триллеры, поэтому к ужасу примешивался болезненный интерес. Напротив дивана в кресле в предрассветных сумерках неясно вырисовывался темный силуэт. Странным образом фигура становилась все отчетливее. Хотя в комнате по-прежнему было темно, вокруг кресла образовывалось некое сияние. Теперь уже стало видно, что в кресле сидел пожилой седовласый мужчина. Выглядел он весьма импозантно, как какой-нибудь представитель искусства. Это-то, несмотря на «кризис рождения», Вера Павловна (как настоящая женщина) успела отметить. На нем был замшевый терракотовый пиджак, рубашка в мягком бежевом тоне, умело завязанный шейный платок. В руках у незнакомца была трубка, и улыбался он весьма приветливо.
«Эвона как, – мелькнуло у начитанной Веры Павловны, недаром, что была хорошим учителем литературы. – Видение Степы Лиходеева. Не хватает только столика с водкой и закуской». Надо, наверно, сказать о том, что Вера Павловна очень любила литературу. Ее профессия позволяла читать много и с удовольствием. Вера Павловна преклонялась перед классиками, благоговейно их перечитывала. Мечтала быть похожей на булгаковскую Маргариту (Ну, а кто не мечтал! Большинство женщин вообще любят ассоциировать себя с кошками и Маргаритой, что, думается, ума им в глазах мужчин не прибавляет). Она была одинока и, кроме литературы, любила котов. Вернее, кота. Полосатый Матвей сидел сейчас совершенно спокойный на подлокотнике кресла и удивленно смотрел своими круглыми глазами на изумление хозяйки. К чудесам Вера Павловна относилась скептически. Поэтому лихорадочно соображала, где поблизости может находиться какой-нибудь тяжелый предмет. Она, как пишут в романах, дорого собиралась продать свою жизнь.
