В полутемной комнате типовой девятиэтажки, в старом кресле с протертыми подлокотниками, сидел человек. Тело его было абсолютно неподвижно и слегка напряжено. Если бы кто-то случайно вошел в комнату, то заметил бы некоторую странность в поведении сидящего. Во-первых, человек этот, сидевший в неярком свете торшера, совсем не мигал глазами, а во-вторых, взгляд его был направлен в некую несуществующую точку в пространстве. Так выглядит человек, который узнал какую-то шокирующую новость, и новость эта была настолько плохой, что буквально пригвоздила сознание к этой точке, а тело к этому креслу, заставляя перестроить все мировосприятие человека таким образом, чтобы можно было как-то с этим случившимся фактом жить.
Если наблюдатель был бы еще внимательней, то заметил бы, что человек, сидящий в кресле, дышит очень медленно и крайне редко, и уж если дошло бы до того, что ему проверили бы пульс, то выяснилось бы, что и сердцебиение сидящего под стать дыханию – очень редкое и слабое, что, конечно, абсолютно логично, и поэтому, наверное, неудивительно, что человек в кресле сидел с лицом, больше напоминающим маску из японского театра, чем нечто живое. Однако этот весьма странный и пугающий до мурашек на спине облик можно было бы ему простить, ведь у человека не было сознания. Ну или, если выражаться теологическим языком, у него не было души. Вернее, душа у него, конечно же, была, как есть она у каждого из нас, но в данный момент в теле она не присутствовала.
Тут надо сообщить, что произошло это не вследствие какого-то злого умысла или преступления и не из-за попытки самоубийства, например, отравления ядом, а с абсолютного согласия и даже по инициативе самого человека.
Звали сидящего Арон. По крайней мере, так звал его отец, который в силу своего увлечения восточными, а особенно ближневосточными культурами, и дал ему это имя. Арон, конечно же, не звал себя так. Уж слишком это было сложно и вызывало ненужные вопросы. Другое дело – Рон. Рон звучит по-западному. Рон – это что-то свободное, короткое и легкое, как ветер. Арон даже думал в будущем сменить имя и тем окончательно преобразиться в Рона, но после школы стало не до этого, да и дразнить его в институте за это никто не думал, даже наоборот. Иногда Арону казалось, что некоторые девушки видят в этом что-то загадочное, а значит, и привлекательное. Ну а дальше, в связи с последними событиями в его жизни, история с именами и вовсе ушла на какой-то очень далекий, невидимый с высоты невероятного, но происходящего, план.
Одет он был в красный поношенный свитер и синие джинсы. На ногах были подаренные бабушкой шерстяные носки, которые оказались очень кстати в этой квартире с вечно холодным полом в отопительный сезон, так как тапок Арон не носил никогда. Был на нем и еще один очень необычный элемент одежды – ремень, разрезанный пополам и удлиненный при помощи веревки. Этот ремень был закинут за спинку кресла, а концы проходили у Рона подмышками, застегиваясь на груди. Таким образом он был намертво привязан к креслу.
Но о душе. Она на данный момент находилась примерно метрах в пятидесяти от тела и занималась тем, что рассматривала другого человека женского пола, пишущего в своем дневнике ежедневные заметки, и каждый психически здоровый человек сказал бы, что это невероятно и невозможно. Тем более, для того чтобы душа могла куда-то выйти, сначала нужно убедиться в существовании самой души, а это, как известно, является фактом недоказанным. Так когда-то думал и сам Рон. Однако как же это все началось…
Теплым августовским днем, одним из тех последних августовских дней, когда еще так хорошо греет солнце днем, но уже чувствуется дыхание осени вечером, студент первого курса Рижского технического института, Арон Пестров, подошел к общежитию номер три этого самого учебного заведения. Оказался он тут впервые, но отнюдь не случайно, так как собирался стать полноправным студентом, а потому как жить ему в Риге больше было негде, то предполагалось, что именно в этом здании он получит и ночлег, и стол, за которым сможет учиться, и, как надеялся Рон, друзей, с которыми можно будет скрасить будни студенческого существования. Арон пытался поступать этим летом и в другие места. Даже было среди них такое экзотическое, как «Театральный колледж», но где-то не поступил, а где-то желания учиться в конце концов не оказалось. Человек он был роста выше среднего, худощав, но не слишком, был слегка бледен, что придавало ему аристократический вид, а на голове, несмотря на молодые годы, уже проглядывалась небольшая седина, которая, кстати, совсем не портила его, а даже наоборот – придавала ему какой-то «образованный» и «интеллигентный» вид, прекрасно дополняя общую картину. Серо-голубые глаза его постоянно меняли оттенок: от темного, почти асфальтного – в слабо освещенной комнате, до ярко голубого – на солнце.
