Маленький человечек смотрит на мать, как на божество, он обожает её – за тепло, родной запах, сладенькое молочко из груди, нежные и сильные руки. Он обожает её любую, лишь бы была рядом, лишь бы носила на руках, пела песенки и щекотала животик. Ребёнок растёт, а с ним растёт и чувство любви к матери, опять же – любой, лишь бы была. Любой малыш обожает мать – безусловно и беззаветно…
Почему-то многие, очень многие, может быть, большинство думают, что и материнская любовь так же безусловна, ведь она практически инстинктивна. Чаще всего – да. Но далеко не всегда.
«Как? – возмутятся несведущие, – материнская любовь первична, именно из неё рождаются ответные чувства у малыша». Фигушки! Всё не так. Да, природой было предусмотрено, что материнское чувство – сильнейшее и именно оно, такое страстное и даже безумное – залог выживания младенцев, гарантия того, что малышей сохранят и вырастят. Природа-то так захотела, а вот у некоторых людей уже давно что-то поломалось. Многие женщины утратили этот основополагающий инстинкт, а «сапиенс», который является смыслообразующим определением нашей разновидности всевозможных гомо, почему-то не включился, вот и не научились такие мамочки любить хотя бы «по-сапиенсному».
Чего только не напридумывали подобные фемины, чтобы объяснить и оправдать своё паршивое отношение к собственным детям! Тут и карьерные соображения («почему это мужчинам можно, а нам нельзя – ну, не хочу я возиться с детьми и имею на это право!»), и синдром хронической усталости («я вам что, прислуга в доме?»), а в последние годы ещё и невежественное преломление научных достижений («у ребёнка не моя генетика, видимо, от родни мужа, представляете, лежит в колясочке и смотрит на меня чужими глазами»).
А как же дети? Они любят своих нравственно уродливых мамочек изо всех сил, сколько могут и до тех пор, пока их чувство не будет полностью вытравлено их собственными матерями. Дети страдают и мучаются, когда не получают положенную им ласку и душевное тепло, они даже начинают болеть от этого… А потом… потом они тоже перестают любить своих мам. И это совершенно логично, хотя и противоестественно. Малыш не понимает, за что собственная мама его не любит, для него рушится мир, и он начинает очень плохо думать о себе самом. Ребёнок не имеет возможности ходить за советом к психоаналитику или хотя бы к умному другу. Он мучается тихо, молча, один во всём огромном свете, в котором он, похоже, совсем никому не нужен.
Повзрослев и осознав материнскую нелюбовь (ненависть осознается быстрее, а вот на понимание нелюбви иногда требуются долгие годы), такой человек чувствует потребность заместить свою прежнюю любовь к матери каким-нибудь другим чувством. Весьма нередко им оказывается ненависть. И не смейте осуждать этих несчастных (ненависть еще никого не сделала счастливым), не смейте причитать «онажемать» – это глупо и безнравственно. Если можете, посочувствуйте им, не можете, промолчите и попробуйте подумать. У некоторых это получается.
А пока вы будете сочувствовать, или молчать, или даже думать, почитайте историю о том, как свою материнскую нелюбовь можно очень даже выгодно использовать в своих интересах, например, писательских.
«…О любви, которая есть истинная жизнь, и о войне, против которой надо бы нам восстать. Всем миром наших душ – кошек, собак, птиц, возможно, даже рыб. Вот про кур – не знаю. Иначе зачем мы? Воистину – зачем?»
Антония долго и с наслаждением ставила жирную точку вопросительного знака, можно сказать, рисовала её, впечатывала в бумагу сильным нажатием руки. Потом отложила ручку и устало пристроила ладони на рукописи. Она прикрыла глаза, глубоко вздохнула и начала обратный отсчёт ожидания неги и кайфа, которые посещали её всякий раз в самом конце работы. Следом, чуточку позже, приходят ещё и тревога с напряжением, но это через какое-то время. Сначала появляются нега и кайф. И чувство удивительного удовлетворения, гордости собой. Проделана огромная работа. Здесь, в этой толстой пачке чуть желтоватой бумаги, теперь живут и дышат её… нет, не персонажи, это не главное, её чувства и страсти, её любовь и ненависть, огромная часть её самой. Она с нежностью поправила слегка загнувшиеся уголки самого последнего листа, на котором только что чуть не проделала дырку, изображая точку. «Лапочка моя!» – с нежностью прошептала рукописи Антония, уже почувствовавшая «прибытие» кайфа.
