Тяжелые, грузные шаги уставшего человека, давно позабывшего о надежде, эхом разносятся по подъезду. К свежевыкрашенным перилам он не прикасается, чересчур медленно продвигается наверх, но и спешить больше некуда. Если бы когда-то можно было продать душу за шанс все изменить, он бы ее, несомненно, продал. Просто за возможность жить иначе. Тогда бы продал. Не сейчас.
Есть цель, уверенность в собственной справедливости и ненависть, ослепляющая злость, примешивающаяся к отчаянию и безумию, вливается в каждый шаг.
За сломанную судьбу пришло время платить.
Он думал, что это будет на порядок сложнее. Гораздо сложнее. А оказался сущий пустяк. Очень легко быть хищником, когда жертва столь наивно и доверчиво открывает дверь.
– Поздно уже. Я заждалась.
В огромной квартире, где только на полноценную уборку уходило два дня, я еще не освоилась. Все вокруг напоминало о детстве и моей семье: и столетний сервант в самой маленькой комнате, и неудобная кухонная мебель, и кладовка, в которой легко было можно свернуть себе шею, поэтому для маленького ребенка вход туда был закрыт.
Но сейчас я здесь хозяйка.
Не потому что оказалась настолько проворной и умной, чтобы занять главенствующую позицию в семейной иерархии, а потому что никого не осталось.
– Вам сюда нужно целый штат уборщиков вызывать, – заметил долговязый грузчик, неся мои сумки.
Значит, не только я об этом подумала.
Масштаб поражал воображение. В детстве мало размышляешь о таких вещах, как наведение порядка или стоимость ремонта.
В ноябре, под первую завывающую метель, я приземлилась в Пулково с чемоданом, в который влезла зимняя, хорошо утепленная куртка и домашняя пижама. Это было все, что я еще не перевезла. Я никого заранее не предупредила, я не просила, чтобы в аэропорту встречали, я купила билет и неожиданно поняла, что он в один конец. Хотя до этого жизнь на два дома и города выглядела заманчивой.
– Считаете, все настолько плохо?
Мне прихожая казалась чистой, лишь след от мужского ботинка портил вид, но это не проблема.
– Так пыли, наверное, целый ворох. Три дня не протираешь – дома везде пыль. Здесь совсем беда. Сколько комнат? Пять? – он запрокинул голову, будто на потолке светилось табло с документами на квартиру.
– Шесть, – механически ответила.
– Тем более.
– Для начала самой надо понять, где и что лежит, – желтую сумку я собиралась поставить ближе к кухне, ведь там посуда, но мужчина считал иначе – разместил у вешалки для курток.
Посторонние люди в этом доме всегда были нежелательны, бабушка редко доверяла незнакомцам, морщившись при каждом упоминании о визите мастера, а уборкой тут тридцать лет подряд занималась одна и та же женщина. Сейчас Вера Аркадьевна на пенсии, где-то в Купчино воспитывает внуков, сорванцов, способных разнести даже концертный зал, площадью на тысячу посадочных мест, за считанные минуты.
– Интересное у вас имя, девушка, – мужчина активно поддерживал искусственный разговор.
– Чем? – знал бы он, сколько раз я слышала и восторженные комментарии, и убогие шутки по поводу имени.
Скорее бы ушел, если честно. Вещи занесли. Целый вечер уйдет на то, чтобы разобрать и разложить их по дому.
Благо моя комната ждала меня все эти годы.
– Аполлинария. Первый раз слышу, – протянул он, разглядывая опись доставляемого груза и данные заказчика, то есть, мои данные.
Мои родственники обожали две вещи – деньги и самолюбование. Каждому, кто рождался в нашей семье, старались дать имя, вызывающее повышенный интерес у окружающих. Всю жизнь с этим мучаюсь.
– Можете тоже так кого-нибудь назвать, – я не знаю, насколько уместно резко отвечать практически незнакомому человеку. Пусть он сообразит, что сейчас уже середина дня, утро мы провели, познавая тонкости и радости переезда, и оба устали.
