Меня зовут Ланселот, сегодня мне исполнилось пятнадцать лет. Мама рассказывала, что назвала меня в честь рыцаря, влюбленного в прекрасную Гвиневру. Может быть, раз уж мне дали это имя, жизнь моя будет полна любви и приключений? На день рожденья мама подарила мне блокнот, в надежде, что он однажды заговорит со мной, и я, жонглируя словами, как фокусник шарами, смогу сочинить историю, чтобы найти в ней себя. Почему мы не живем в компьютере, где все проще и комфортнее? Мир, спрятанный по ту сторону экрана, завораживает, и, возвращаясь к реальной жизни, глядя на город, я понимаю, что описание облаков, отраженных в грязной луже, скорее не метафора, а состояние моей души.
Мои родители расходятся и разъезжаются не только в разные дома, но и города. Мне часто снится один и тот же сон, что моя мама живет в большом, светлом, идеальном доме: камин, тяжелые портьеры, прикрывающие окна, балкончик с видом на сад, очки на тумбочке возле кровати и открытая книга, которую хочется прочесть до конца. В реальности все выглядит проще и прозаичнее. Однажды, выйдя замуж, она забрала с собой из родительского дома коробку с дневником, который вела с восьми лет, как учил ее дедушка, открытки с картинками городов, где они побывали, и спрятала ее под семейной кроватью, которая как надгробие похоронила ее мечты в рутине ускользающего времени. Когда-то мои родители понимали друг друга, но со временем убили друг в друге истинные желания.
Мой отец – явная противоположность матери. Он верит лишь в себя и в свои силы, считая, что любой труд, даже самый тяжелый, закаляет человека, превращая его существование в осмысленный эксперимент. Отец считает, что во всем должен быть порядок, как в идеальном уравнении с двумя неизвестными. Наверное, я слишком молод и наивен, чтобы все это понять. Какой смысл в пении соловья под окном, если окно наглухо закрыто? Для чего создана радость, если ей не с кем поделиться? Я уже сейчас должен задумываться о своем будущем, как о непосильной ноше, рюкзаке, висящем у тебя за спиной.
Когда затихали скандалы, наша квартира наполнялась безмолвием. Молчали не только люди – к протесту присоединялись стены, мебель и даже кружка с горячим кофе. Говорил только телевизор, оттуда, как из другого измерения, мужчины в наглаженных костюмах и женщины с голливудскими улыбками на лице призывали купить ту или иную вещь, убеждая, что с каждым днем мир станет лучше, а в недалеком будущем вообще превратится в сказку с хорошим концом. Только я не верю в это.
В конце мая, когда закончился учебный год и на улице уже порхали первые бабочки, проснувшиеся после долгой зимы, я с мамой и сестрой отправился в деревню к тете Линде, пригласившей нас провести у нее все лето, пока не решится вопрос с разделом родительской квартиры.
Мы уже сидели в вагоне в удобных креслах, и когда поезд тронулся, я отправился в буфет. Я попал в вагон с бордовыми бархатными портьерами на окнах, кондуктором в строгой форме, мужчинами в дорогих костюмах, курящими сигары, и женщинами в длинных воздушных платьях и огромных шляпах. Наверное, ничего бы не случилось, если бы я не заметил на полу маленький цветок. Это была фиалка. Я поднял ее и увидел перед собой тоненькую девочку лет тринадцати, с аккуратно уложенными волосами и большим голубым бантом на голове. Улыбнувшись, она протянула руку, и я вложил фиалку в маленькую ладонь.
– Вот это да! – воскликнул я. – Здесь снимают кино?! Как тебя зовут?
– Форнарина, – прошептала незнакомка и приложила палец к губам.
Я с восхищением посмотрел на девочку с фиалкой и подумал: «Наверное, она сошла с полотна Пикассо. Девочка, танцующая на шаре, похожая на персонажа из книги, она вне времени, как мотылек, порхающий от цветка к цветку: его не волнует мир вокруг, а манит лишь аромат цветка, и он летит на него, как на свет, не догадываясь, что его ждет, – благостный нектар или ядовитое щупальце Альдрованды». Наши взгляды встретились, Форнарина улыбнулась, и я осознал, что ничего более прекрасного в своей жизни не видел. Для меня мир изменился, словно у иллюзиониста из волшебного пистолета вырвался сноп разноцветных искр.
