«…и на моей могиле напишут: “Он был славный парень, пока не умер из-за яблок”», – подумал Гвоздик, и его лицо скривила мрачная улыбка. Руки ломило. Ветка трещала. А внизу, прямо под Гвоздиком, поблескивали острые зубы медвежьего капкана. Хуже не придумаешь!
А ведь знал Гвоздик, что ничего хорошего из этого не выйдет. Но все равно полез в огород Козлиного деда. Очень уж хотелось есть. А в карманах пусто. Домой никак нельзя, там Папаша. Опять затянет старую песню про гроб.
– Дети – гвозди в крышку моего гроба, – любил повторять Папаша, когда его глаза краснели, а дыхание отдавало кислыми перебродившими яблоками.
Если настроение у Папаши было хорошее, то при виде Тишки он громко восклицал: «А вот и мой Гвоздик!» – и неуклюже лохматил Тишкину макушку. А если плохое, то кричал: «Еще посмотрим, кто кого первым в гроб загонит!» Тогда Тишке прилетало. Иногда сильно.
Так прозвище Гвоздик прилипло к нему намертво.
С тех пор как Папашу уволили, он все чаще бывал в плохом настроении. Гвоздик старался реже попадаться ему на глаза. Хотя бы до вечера, пока не вернется мама. Но когда мама приходила, становилось только хуже.
Они запирались на кухне. Можно подумать, тонкая дверь спасает от криков. А стук сковородки о стену так вообще не лучше атомного взрыва. Удивительно, что соседи не жаловались. Тогда Гвоздик забирался под кровать, закрывал уши и начинал считать: один, два, три… две тысячи пятьсот сорок пять… десять тысяч сто семнадцать… А когда все стихало, переползал под одеяло, сворачивался в маленький девятилетний клубочек и засыпал.
Утром он находил бутерброды с сыром или тарелку остывшей каши, приготовленные мамой. И Папашу, спящего на диване. Тихо, на цыпочках, чтобы не забивать очередных гвоздей в отцовский гроб, Гвоздик выбирался на улицу. Стояло лето, и гулять целый день было легко.
Но сегодня не было ни бутербродов, ни каши. Зато был Папаша. Небритый и злющий. И «дети – гвозди в крышку моего гроба» вместо «доброго утра». Гвоздик выскочил на улицу. Голодный.
К полудню в желудке поселился злобный монстр. Монстр ревел, царапался когтями и требовал свою порцию сыра и хлеба. Гвоздику оставалось только развести руками – чего нет, того нет. Но монстр не унимался. Тогда-то Гвоздик и увидел те злосчастные яблоки. Маленькие, размером с грецкий орех, желтые ранетки свисали прямо с забора.
«Наверняка кислющие», – подумал Гвоздик и отвернулся.
Но слишком поздно. Монстр уже их заметил. Он зарычал и острыми когтями резанул желудок.
«Ладно, ладно тебе. Там же Козлиный дед живет», – Гвоздик похлопал монстра. Но тот оказался с характером и не унимался.
Гвоздик подошел поближе и подпрыгнул. Не достать. Забор-то высокий. Мальчик огляделся в поисках какой-нибудь палки, но не нашел ничего подходящего. Тут его взгляд зацепился за канаву. Оттуда жизнерадостно выглядывали разноцветные пластмассовые ящики. То что нужно!
Гвоздик приволок ящики к забору, соорудил нехитрую конструкцию и полез. Пирамида из ящиков шаталась и скрипела, но стояла! Мальчик забрался на самый верх. Он зацепился за толстую ветку и уселся на заборе. И тут раздался громкий «бум-бам-шмяк!». Пирамида рухнула.
Гвоздик чертыхнулся. И как теперь спускаться?!
– Ур-р! – желудочный монстр почувствовал близость еды и взревел.
Гвоздик набил полный рот яблок и тут же выплюнул. Горько! Кисло! Фу!
Но монстр продолжал требовать еды, и мальчик сдался. Горькая или кислая, еда – это еда. Гвоздик жевал невкусные яблоки и поглядывал в глубь сада.
Там, за густыми ветвями, жил Козлиный дед. Чего только о нем не болтали. Говорили, что по ночам он подстерегает запоздалых прохожих. Прячется в тени, выжидает и ка-а-ак хлобысь лопатой по затылку! А потом – в суп! По всему саду, куда ни ткни, закопаны кости! Вместо одного глаза у него дыра. И если долго в нее смотреть, узнаешь, когда умрешь.