Красно-фиолетовый, пурпурно-синий, золотисто-белый дракон рассекал звёздное небо неся на спинах маленьких деток в детский сад для изучения арифметики. Все были, как один, – крохотные. Казалось, не дети вовсе, а самые настоящие блохи поселившиеся на гриве дракона, кусают и пакостят. Только ему, дракону, нравилось иметь блох, наблюдать, как те растут, резвятся и смеются, дракону нравилось расти детей и наблюдать, как они со временем становятся умнее, разумнее и мудрее. Дети делали множество ошибок, но не унывали, не злились и не проклинали всех вокруг за свои ошибки, а звонко смеялись и относились к проблеме, как к какой-то игре и забаве, в отличии от повзрослевших деток. Будто у тех взрослых ребятишек, крохотный мозг перестраивался, разлетался на миллион крохотных частей и собирался обратно, но уже как-то неправильно и не волшебственно, забывая детскую радость, а вместо неё приобретая способность быть недовольными жизнью, грустными, пустыми, замкнутыми и подавленными, к тому же ещё очень вредными и капризными.
А пока, дракон, лишь наблюдал, как растут дети, – потому что он возил только их, а большие забывали о нём и даже не видели, к сожалению, – дети ставшие взрослыми переставали верить в чудеса и магию начитавшись книжек, которые не подходят по их возрасту. Так, с ранних лет жизни им в голову вбивали то, что законы физики нельзя изменить, и, что чудес, как фей рассекающий лес с волшебной палочкой на волшебном Пегасе, или Санта Клауса на упряжках с оленями, и Лепрекона, что прячет свои золотые мешки в землю от злых пиратов, – их, просто навсего не существует, и это выдумка писателей употребляющие алкоголь и наркотики и видящие чертей бегающих под столом, собирающих крупинки сахара, чтобы подсластить холодный и безвкусный чай в аду.
Дракон заглядывал за спину едва ли не каждые десять секунд, чтобы точно быть уверенным в том, что никто не выпал из его тёплых, пушистых локонов. Они были и неспроста такими, – пушистыми. Холодный ветер, а особенно ночной и утренний, разряженный морозом и влажностью, накануне выпавшие росы на траву, заставляли крохотные тельца человечков дрожать от холода. Потому, дети прятались в гриву, укутывались им, как одеялом, а тепло тела дракона согревало их, защищая от ветра, дождя и любой другой непогоды.
Впрочем, не все дети любили прятаться. Такое случается с детьми, что считают себя другими, – изгоями. Так, один мальчик со взъерошенными волосами всё время сидел в самом конце тельца дракона и смотрел на узоры на спине; о чём-то глубоко и таинственно думал, обнимал свои колени, надувал губки и грустил. Потому ли, что он был, как взрослые, – скучным, серьёзным, умным, расчётливым, дети не подходили к нему и не разговаривали, не просили поиграть, не предлагали сладости и не рассказывали сказок. Ребятишки, даже когда поднимались на драконий автобус, не здоровались с ним, потому что знали, что мальчик не обратит на них внимания и не помашет рукой и не скажет «привет» в ответ. Казалось, мальчик и вовсе был глуп и глух, да притом, и нем.
Мальчик смотрел на спину уходящих детей, опускал взгляд и вздыхал. Затем, что-то шептал и смотрел на небо и улыбался, словно видел там то, чего не видел никто другой. Дракон замечал многих, как одни играли в салки, рассказывали легенды о моржах, рисовали, а другие спали до назначенного пути, а грустный мальчик всё время смотрел на звёзды и улыбался, а потому, казалось, что звёзды отражались от его глаз, и в них можно было увидеть весь космос, – космос с их большой луной, звёздами, галактиками и астероидами оставляющие огромные хвосты по вселенной, что протягивались на сотни световых лет. Словно кто-то разлил тонкую полоску нефти на воду. Каждый раз, из-за ветра ли, или из-за влажности воздуха, на глазах мальчика образовывались слёзы и катились по щекам вниз, через подбородок на пиджак, с пиджака на брюки, затем те высыхали, мальчик вытирал рукавом глаза, и снова смотрел на узоры на спине дракона и шептал самому себе удивительные заклинания, что известны были только ему.
