Ноябрь полностью завладел Норрчёпингом, всю осень город окутывают туманы. Липы на аллеях горят желтизной, воздух теплый, но по утрам, когда я иду к автобусной остановке у вокзала, пересекая двор Эстгётского театра и читая надпись над входом: «Доноси вековую скорбь, доноси вековую радость [1]», на улице сыро и холодно.
Дома у меня полы стали холодными, собственно холодно во всей квартире, поскольку домовладелец, похоже, еще всерьез не включил отопление, батареи едва теплые, а по полу тянет. Я живу на первом этаже, и в выходящей на улицу комнате, которая служит мне гостиной и спальней, нет жалюзи. Возможно, их сломал кто-то, живший здесь до меня. С внутренней стороны окна я понизу приклеила скотчем бумагу для выпекания, чтобы свет проникал, а проходящие мимо люди не могли заглядывать внутрь. До этого однажды утром я, проснувшись, увидела пялившегося на меня мужчину, его лицо покачивалось за окном подобно розовому воздушному шарику. Поняв, что я его заметила, мужчина сразу ушел, но, возможно, он долго простоял там, наблюдая за мной спящей. Потом я не могла отделаться от мысли, одновременно неприятной и будоражащей: возможно, он не единственный, думала я. Может, он слышал обо мне от какого-нибудь знакомого, может, мужчины, подглядывающие за мной, пока я сплю, сменяют друг друга, приходят с рассветом и надеются, что я еще немного сброшу одеяло.
Затем неприязнь взяла верх, я пошла, купила бумагу для выпекания, тщательно приклеила ее скотчем достаточно высоко, чтобы нельзя было заглянуть внутрь, и сходила на улицу проверить, не осталось ли щелей.
В те дни, когда мне надо идти на работу, будильник звонит в половине седьмого. Асфальт за окном глубокого черного цвета, нынешняя осень влажная, по утрам в воздухе висит туман, из гавани или даже с моря доносится запах влаги.
Однообразие моей утренней рутины действует усыпляюще, все происходит, словно во сне: вечно опаздывающий автобус медленно пробирается через еще покоящиеся в утреннем тумане пригороды, по которым я проехала уже столько раз, что начала узнавать номерные знаки автомобилей на парковках и написанные с ошибками вывески местных магазинчиков, предлагающие дешевый снюс.
К моему приходу в вестибюле больницы уже всегда стоит женщина из Красного Креста с копилкой для пожертвований, я киваю женщине, думая, что, когда у меня будет мелочь, надо бы дать ей немного денег – так я думаю каждое утро. Я отключаю сигнализацию в пустой столовой, отпираю пустые раздевалки, переодеваюсь.
У нас, работающих на кухне и в зале, такие же блузы, как у санитарок: прямоугольные, с v-образным вырезом, мешковатые, полностью лишенные посадки, – они просто висят на груди, отчего при малейшем намеке на бюст ты кажешься огромной. Белые брюки, задуманные для мужской части персонала больницы, сидят на мне хорошо, если выбрать маленький размер, что я и делаю, они прямые и плотно обтягивают бедра. Поначалу эту страшную одежду я воспринимала чуть ли не тяжелее всего, но нашла способ, как с этим справляться: крем с эффектом загара на руки, чтобы не выглядеть слишком бледной, несколько капель духов на шею, чтобы, когда запах еды и мойки становится слишком навязчивым, наклонять лицо и вдыхать их аромат, и красивое белье, которое иногда просвечивает у меня сквозь белую объемную блузу, например, кружевное окаймление груди. По-моему, это выглядит сексуально, не вульгарно, поскольку дает лишь намек, напоминание о том, что я представляю собой нечто большее, чем ситуация, в которой я нахожусь, надевая эту страшную блузу.
