«А на кладбище всё спокойненько…» – негромко насвистывал мужчина средних лет, сидевший за грубо сколоченным столиком в глухом уголке Тихорецкого кладбища. Одной рукой, выпачканной землёй, он подпирал небритую щеку, а другой барабанил в такт мелодии по дощатому столу, серому от зимних затяжных непогод. На поминальном столике покоилась мятая газета с нехитрой закуской и початая бутылка. Рядом, возле ног, валялась лопата с присохшими комьями глины.
Со стороны мужчину можно было принять за обычного кладбищенского обитателя, подрабатывающего уходом за могилами, если бы не его глаза. Окружённые лучиками морщин, они были внимательными и далеко не пустыми. Он зорко смотрел по сторонам, присматриваясь к посетителям погоста, точно искал кого-то. Особенно пристально он рассматривал особ женского пола, пришедших посидеть в воскресный день возле родных могил.
Людей было немного… Блуждающий взгляд внимательно изучал время от времени склоняющиеся над могилами фигуры, изредка мелькавшие между деревьев. Но в этот отдалённый сектор кладбища вообще редко кто заходил.
К вечеру похолодало. Солнце низко опустилось над деревьями, сразу же стало неуютно. Мужчина, зевнув, взглянул на часы: до конца вахты не более часа, скоро кладбище закрывается. Он повыше поднял воротник телогрейки и закурил – с куревом оно как-то теплее. «А на кладбище всё спокойненько…»
В конце центральной аллеи, полной лилового вечернего сумрака, показалась худощавая мужская фигура. Длиннополое пальто, широкая шляпа с полями, тёмные очки, впрочем, совершенно лишние на закате дня, тонкие, как у опереточного тенора, усики, скуластое лицо с загаром, полученным, скорее всего, в солярии или на горном курорте. Интересно, что нужно этому странному типу на кладбище, да еще перед самым закрытием?
Мужчина в телогрейке (собутыльники обычно называли его Петрович) с любопытством уставился на посетителя. «Наверное, артист, – подумал он, – или художник… Нет, скорее всего, голубой. Или альфонс… У этого молодчика на роже все написано!» Если бы Петрович любил смотреть голливудские фильмы про суперагентов, он добавил бы еще одну убийственно точную характеристику: шпион. Или лицо, старательно притворяющееся оным. Однако вместо кино Петрович предпочитал «беленькую», и потому эта мысль его не посетила. Он продолжал нетерпеливо посматривать на часы, распаляя свое воображение видением огнедышащей, восхитительно пышной котлеты, которую сожительница Верка приготовит ему на ужин.
