– Паш, дай пятихатку до зарплаты, а? Ты же знаешь, я отдам! – мужичок забулдыжного вида стоял на неосвещённой площадке и подслеповато щурился в ожидании ответа.
– Павел Николаевич умер. Извините. До свидания, – сказал я подчёркнуто сухим тоном и стал закрывать дверь.
– Ой-йо! Пашка умер?! То-то я смотрю, давненько его не было видно. А когда?
– Полгода как, – я всё же откликнулся на сочувственную интонацию в голосе просителя – та показалась мне искренней.
– Ой-йо! – повторился мужичок, уходить он явно не спешил: – Так помянуть бы надо. Может, ты дашь пятихатку, а? Я – Митрич. С первого этажа, семнадцатая квартира. Меня Пашка всегда раньше выручал. А раз такое дело…
– С деньгами туго сейчас. Мне ещё наследство оформлять. Нотариусы там всякие, госпошлины. Да и долги за коммуналку накопились, – оправдываясь, я зачем-то сболтнул лишнего и тут же разозлился на себя за это.
– Наследник, стало быть? – с чуть заметной укоризной в вопросе уточнил Митрич.
– Типа того.
Разговор в дверях рисковал затянуться и привлечь внимание других жильцов, поэтому я включил свет в прихожей и предложил соседу войти:
– У дяди, кажется, было… Проходите, помянем.
– Это можно, – охотно согласился тот и переступил через порог.
В холодильнике стояла початая бутылка белой. Сколько она там находилась – одному богу известно, впрочем, что ей, водке, могло сделаться. Я открыл новую банку с солёными огурцами и выдул пыль из двух мутноватых рюмок.
– Земля пухом! – с чувством, чуть сипя после первой, сказал Митрич. – Кем приходишься ему?
– Племянником. По маме, – ответил я на выдохе. Водка показалась необычайно крепкой. Да и питок из меня, как из ваты пуля.
– Как он помер-то? – спросил сосед, захватывая инициативу и разливая по второй.
– У нас в Сестродольске. Приехал погостить. На кладбище к родителям успел зайти. Разок по грибы-ягоды сходил и на речку… Сердце остановилось. Вот рядом с моими бабкой и дедом, они тоже рано ушли, и похоронили.
– Да, мотор у нашего брата, мужика, слабый. Его почаще смазывать надо, – то ли в шутку, то ли всерьёз заключил непрошеный гость и снова потянулся к бутылке.
– Я пока пропущу, – сказал я и разрешающим кивком показал ему, что меня можно не ждать. Митрич, похоже, пропускать и так не собирался. Он крякнул после очередной порции спиртного и с пьяной грустью изрёк:
– А ведь молодой совсем был.
От этих слов я тоже невольно переключился на волну печальных воспоминаний. И действительно, нас с дядькой разделяло каких-то лет тридцать, не больше. Ему ещё бы, как говорится, жить да жить. А тут на тебе…
В сущности, о Павле Николаевиче, младшем и единственном мамином брате, я знал совсем немного. Виделись мы редко: в основном он звонил по дням рождения и всяким там родительским субботам. Внешность дядя Паша имел неприметную – пройдёшь рядом и сразу забудешь – и такую же неприметную прожил жизнь. Жаль только, что короткую. Жены и детей у него не было. Работал он всегда на каких-то рядовых и неперспективных должностях. Одевался очень скромно, если не сказать бедно. В редкие свои приезды хороших подарков мне, единственному своему племяннику, не дарил. Честно говоря, я даже не помню, что именно он мне дарил, а это самый низший, «подвальный», рейтинг детского восприятия родни. Но и денег у нас дядя Паша никогда не просил. Помнится, мать как-то отправила ему перевод на тёплую куртку к зиме, так он тут же, гордец, отослал деньги обратно. Вот только гордость его была тихой и не показной, без задирания подбородка вверх и без уязвления других. В общем, неплохой, выходит, у меня был дядька, да иначе о покойном и судить нельзя…
Когда я вышел из задумчивости, Митрич за столом выливал себе уже последние капли. Рюмка у него получилась неполной, едва до половины. Мы в последний раз выпили за дядю Пашу, и сосед направился к выходу. Митрича заметно пошатывало. На прощание он крепко сжал мне руку и напомнил, тяжело выдыхая в паузах между словами:
